На краю государевой земли

Князь Пётр не пил бражку Пущина. Он пил только водку, из той, что гнали на казённом питейном погребе. Вот и сейчас ту, что он принёс с собой, поделили и выпили. Выпив чарку горькой, он закусил её Федькиным лещом. Лицо у него, одутловатое, с синими прожилками, порозовело, пошло пятнами. Князю Петру было уже под пятьдесят. У него была одышка и тяга ко всему государеву здесь, как к своему. Не уступал в этом ему и Алексашка Собакин. О дьяках и говорить не приходится. Тех из приказной избы не выгонишь домой без чарки государевой водки, а то, глядишь, примут и по три на дню... Князь Пётр пил, но и делом ведал хорошо. Таких, как водится, уважают. И служилые в Томске помалкивали о его воровстве. Да и с воеводского стола к тому же им перепадало кое-что. Вот и с Нарымским острогом он покончил решительно раз и навсегда: велел поставить его на новом крепком месте. И так он закрыл дело с переносом острога, которое волочилось без малого 18 лет, после того как его перенесли в первый раз, и Ваньку Языкова угораздило снова поставить его на водопойме... И посад подгорный здесь, в Томске, он же велел одёрнуть острогом для защиты от кочевников. И новый вестовой колокол везут взамен старого, разбитого в «сполошное» время от усердия. Он же, ведь он слёзно выпросил его. На 30 пудов... Вот и поход этот на Тарлавку он подготовил. И если он не успеет сам провести его, то новому воеводе, который приедет ему на смену, останется только взмахнуть рукой — и служилые побегут на дело.

«На Маслёнку воевод прибирают сюда, на службу в сибирские города, — завертелось у него в голове, он стал подсчитывать время приезда своего сменщика. — А на Семенов день государь указ чинит: кому и куда ехать... Вот под следующее Рождество надо ждать — подъедет»...

Двадцать лет назад, ещё при Шуйском, князь Пётр был стольником, жил на своём дворе, в Китай-городе. Сидел он на своём дворе, когда Москву осадили Трубецкой и Зарудский. За это он получил от боярской думы, за подписью её главы, князя Фёдора Мстиславского, 495 четей земли поместного оклада. Потом он взял и отъехал в Ярославль, в быстро набиравшее силу ополчение Пожарского, когда сообразил, что Мстиславский прогадал с королевичем Владиславом. Вот там-то, в ополчении Пожарского, он и столкнулся как-то вот с этим, тогда ещё смоленским боярским сыном, Яшкой Тухачевским... Трубецкой и Пожарский вошли в Москву, вместе с ним вошёл и князь Пётр. Подписав же соборную грамоту об избрании на царство Михаила Романова, он добавил к своему земельному окладу ещё 600 четей, теперь уже от государя... И тогда же, на день Апостола Варфоломея, перед своим венчанием на царство, Михаил Романов пожаловал в Золотой палате стольника князя Дмитрия Пожарского боярством...

«Эх! ма-а!.. Из стольников — да сразу в бояре!» — с завистью мелькнуло тогда у князя Петра, затерявшегося в толпе стольников и стряпчих далеко от того места, где чествовали Пожарского.

Боярство князю Дмитрию объявлял тогда думный дьяк Васильев Сыдавной, а у сказки велено было стоять сокольничему Гавриле Пушкину. Но Таврило тут же заявил, что стоять ему у сказки князю Дмитрию немочно, поскольку меньше того не бывал... Однако юный царь не растерялся, сказал, но твёрдо сказал, чтобы он стоял без места, и то велел занести в разряды... И с Казённого двора за благовещенским протопопом Кириллом, который нёс на блюде диадему, крест и шапку Мономаха, уже шёл боярин князь Пожарский и нёс скипетр, а следом державу нёс Никифор Траханиотов, тот самый, который за два десятка лет до того ставил Берёзов здесь, в Сибири... Из Золотой палаты в соборную апостольскую церковь Пречистой Богородицы скипетр доверили нести уже Дмитрию Трубецкому... А на следующий день в Грановитой палате, вспомнил князь Пётр, он, будучи всё тем же стольником, сказывал места у большого стола, за которым сидел с боярами и вчерашний стольник князь Пожарский. А среди думных, за третьим столом, сидел новый думный «Сухорукий» Кузьма из Нижнего... А он, князь Пётр, из родовитых рязанских князей, стольник, при них-то... В том же году князь Пётр ушёл по государеву указу под Смоленск, в числе других стольников, в войске князя Дмитрия Черкасского и Михалки Бутурлина. Они очистили Вязьму и Дорогобуж от польских гарнизонов. В Вязьму по указу государя на воеводство отправили Гаврилу Пушкина, а Михалка Бутурлин двинулся с полком к крепости Белой. И там, на приступе, Бутурлину снесло полчерепа ядром из пушки: кусок кости вылетел... А ему хоть бы что... Отлежался — и через год опять оказался под Смоленском... Вот уж кто чистый дьявол. С глазищами-то — шальными... Это же он, вместе с «Тушинским Вором», отсёк голову касимовскому царю Ураз-Мухаммеду...