На краю государевой земли

Вот в ту пору-то, полтора десятка лет назад под Смоленском, князь Пётр снова столкнулся вот с этим Яшкой Тухачевским. С ним-то он и сидит сейчас тут, в крохотной избёнке, да к тому же у чёрта на куличках, и пьёт горькую... Заметный он, этот боярский сын, хотя и не велик родом. А куда он тогда из-под Смоленска делся, князь Пётр не знал, до сей поры не знает, и не хочет знать об этом. Скука залегла у него в сердце. Оживляется ещё, когда вот дёрнет её, горькой-то... Но что-то там, под Смоленском, этот боярский сын натворил со своим напарником, Михалкой Новосильцевым. Да так, что в осаждённую крепость поляки провели подводы с хлебом для своего гарнизона. И крепость выстояла. А ведь ещё бы немного и она пала бы... Говорят, напились они здорово, не в том месте острог поставили, и у них побили многих людей, а сами они бежали оттуда... Что там было дальше, князь Пётр не знает. Государевым указом ему велено было отправляться воеводой в Вязьму: сменить там Гаврилу Пушкина. Сменил он его, а вторым воеводой к нему приписали Михалку Белосельского... Не прошло и года, как там появилась новая напасть. Теперь на Московию двинулся походом королевич Владислав. За шапкой Мономаха пошёл, которую у него, якобы, отняли Романовы.

Черкасский и Бутурлин сразу, когда узнали о походе королевича, ушли из-под Смоленска, где их полки сидели в острожках в великой нужде и, голодая, ели кобылятину... Королевич взял Дорогобуж, и казаки и посадские стали переходить на его сторону. И князь Пётр, опасаясь, что это докатится и до него, бежал из Вязьмы вместе с Белосельским в Москву. На дворе уже был ноябрь. Королевич занял Вязьму и зазимовал там с гетманом Ходкевичем, командовавшим его войском... Перезимовали они, а в начале лета выступили из Вязьмы и вскоре осадили Можайск. Взять же его с ходу королевичу не удалось. Осада затянулась. И чтобы помочь Можайску Пожарский перешёл со своим полком из Калуги в Боровск, оттянув так на себя часть сил войска королевича. Борис Лыков воспользовался этим, в начале августа вывел из Можайска часть его гарнизона и отвёл его в Москву. И к концу лета Москва оказалась набита ратниками, и не только из Можайска, но и из иных городов, занятых королевичем... Голодные, обозлённые, без окладов, которые не могла им выплатить пустая государева казна, они устроили в городе смуту. А заводчиком её оказался вот этот боярский сын, Яшка Тухачевский с Богдашкой Тургеневым. Там-то, в Москве, князь Пётр опять столкнулся с ним и снова потерял его из вида. К тому времени ему было не до того. За то, что он бросил Вязьму, его сослали в Сибирь, в Туринский острог, а Белосельского ещё дальше — на Тюмень... Через год из польского плена вернулся в Москву Филарет Романов, отец царя. И по случаю этой царской радости многих государевых непослушников помиловали, тоже, конечно, к их радости. Вернулся домой, в Москву, и князь Пётр... Прошло немного более десяти лет, князя Петра послали на воеводство сюда, в Томск... И тут как тут снова этот боярский сын...

«Вон какими кренделями жизнь-то ходит!»...

Князь Пётр обнял за плечи Тухачевского и громко забубнил ему на ухо:

— У Абака много людей, очень много. Аблайгирим привёл ещё чёрных калмыков... И надо побить Тарлавку на Чингизке-реке. Пока он сидит там один. Врозне-то бить легче! Понятно?..

— Да, понятно! — согласился Тухачевский с ним.

— Ты как: сотником ходил, аль головой? — опять спросил Пущин его.

— Сотником. У гетмана Жолкевского в войске. Ещё 20 лет назад, — ответил Яков, внимательно глянул на него и понял, что это не произвело должного впечатления на старого сотника. — Ты слышал про такого?

Пущин поджал губы: мол, ему это ничего не говорит.

— Это коронный польский гетман, — стал объяснять Тухачевский, видя, что все в избушке стали прислушиваться. — Он разбил полки Дмитрия Шуйского, под Клушино, и ввёл в Москву польское войско... Потом, через три года, я ходил полковым головой под Смоленск.

Заметив, как тряхнул лысеющей головой и подтянулся старый сотник при его последних словах, он продолжил дальше.

— В войске князя Дмитрия Черкасского... И тот послал меня на рубеж: острог ставить. Перекрыть путь литовским людям, что подвозили хлеб в крепость, своему гарнизону: голодно там было... Послал с Михаилом Новосильцевым.

— С Новосильцевым! — вырвалось у Пущина. — Он воеводил тут, с Волынским ещё! Ишь, мир-то как тесен! Хм! — загорелся он глазами, озираясь кругом, помолодел лицом.

— Да, он рассказывал, — посмотрел Яков на Пронскою и понял по его глазам, что он всё знает про тот случай под Смоленском. Тогда под Смоленском Яков не задумывался о том, что произошло по его вине и Михаила Новосильцева. Его угнетало иное: там, на литовском рубеже, в тот ненастный день побили много его ратников, его товарищей. И он выл, пьяно матерился, глядя на горой наваленные трупы...

— Ты, Яков, поход веди скорым делом, — заговорил Пронский; ему, как воеводе, тоже надо было что-нибудь сказать в напутствие Тухачевскому. — Не то не управишься там со казаками. Вольничают тут здорово! Вот когда им дышать будет нечем — тогда дерутся зло.