«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие

За такую «наводку» могла бы вся твоя жизнь воссиять, как когда-то у Иосифа Флавия. Действительность надо в сюрреалистическом ключе строить, а у тебя все в лучах «Солнцедара» преломилось. Это для русского человека не только не оригинально, а, напротив, до тошноты обыденно. Потому шанс ты свой упустил, а мог бы и в «народные художники Кубинской ССР» выбиться.

Я несколько обиделся. Почему Немухину сразу же захотелось перелопатить да видоизменить мою историю. Ведь она – факт, а факты искажать грешно. Потомки не простят. Впрочем, я давно подметил, что Немухину интересны бывают лишь истории в его собственном изложении. Он собирал их отовсюду, тщательно обрабатывал и в форме коротких рассказов весьма артистично представлял на людях.

А вот художник Алексей Тяпушкин к моему рассказу о встрече с Фиделем отнесся уважительно и с большим пониманием сложившуюся в нем диспозицию и характеры для себя представил.

– Чувствуется по всему, что Кастро этот – мужик не из робкого десятка. Наш народец-то, когда в толпе ломятся да все нажратые сильно, очень даже серьезно смотрится, вполне струхнуть можно. Особенно чужому человеку, с непривычки. Это, брат, дело нешуточное – вот так, запросто, на толпу переть.

Мнение Тяпушкина звучало авторитетно. Сам он был мужик крупный, жилистый и чувствовалось, что физически сильный и в таких делах понимающий. Вдобавок ко всему – настоящий Герой Советского Союза. Это выглядело вызывающе и забавно: художник-абстракционист, Герой Советского Союза, член правления МОСХ, непременный участник выставок неофициального искусства. Впрочем, Тяпушкин геройством щеголять не любил, звезду никогда зря не нацеплял и вообще на эту тему старался не говорить.

Работал он в каком-то художественном комбинате, «мазал» там для колхозов и совхозов пестренькую предметную живопись, а вот дома, в мастерской своей, делал крутые абстракции, со всякими фактурными ухищрениями – мог гайку или же болт здоровый в картину заделать. И удавалось это ему очень ловко.

Родился Тяпушкин где-то на Севере, в бедной деревушке. Про детство свое ничего интересного не вспоминал, кроме голодухи. До того он от нее мучился, что если помирал очередной его братишка или сестренка, то он не плакал, а радовался – ему тогда хлеба больше перепадало. Жизнь Тяпушкина потрепала круто, но на характере его это внешне мало сказалось. Мужик он был веселый и остроумный. Злоупотреблял спиртным, конечно, но не до безобразия. В мастерской у него висел большой плакат «Здесь не пьют», а под ним задорный стих: «Раз, два, три, четыре, пять, кто не пил здесь – значит блядь!» И подписи: человек тридцать насчитать было можно.

И вот, когда мы с ним эту историю про Кастро обмусоливали, да еще выпили водочки, он вдруг разгорячился.

– Понимаешь, я вот сам, лично, за что Героя получил? – не помню. То есть, конечно, знаю «за что» и помню многое, но не в деталях, и как дело обстояло в мельчайших подробностях его, сказать не могу. И когда меня командование спрашивало: «Как это вы сумели один столько танков подбить?» – я им честно отвечал, что не знаю, потому что не помню ничего. С фактической стороны было так: наша батарея в резерве числилась, когда немцы на прорыв пошли. Смотрим мы, мать честная, а на нас танков пятнадцать или двадцать, сейчас уж не скажу точно сколько, идет.

Потом в штабе для красоты, может, чего и приписали, но что перли они круто – этот факт я запомнил на всю жизнь. Деваться нам было некуда: ни убежать, ни спрятаться. В общем, конец пришел. Как-то раз тут Веня Ерофеев съехидничал: Худшая, мол, из дурных привычек – решаться на подвиг, в котором больше вежливости, чем сострадания.

Так вот: ни на какой подвиг мы не решались, даже в те —

суперкритические! – мгновения, когда гражданские обстоятельства побуждали нас действовать очертя голову. Просто начали мы их лупить почем зря – от безнадеги и отчаяния. Когда же я соображать стал маленько, то вижу такую картину: товарищи мои все сплошь убитые лежат, из трех орудий два покалечено. И нету ни немцев, ни птичек, ни солнышка, ни кустиков, ни травки, ни тишины, а только пыль, дым, вихри огненные да черная копоть… И еще рев стоит жуткий – это так в танках бензин горит. Словом, ощущаю я себя в каком-то ином мире – не то в аду, не то на другой планете.

Ну, а тут вскорости и наши подошли: и с танками, и с пехотой. Они, муды грешные, проворонили фрицев, и если бы не батарея наша, то те им такого бы задали пфеферу! Вот уж воистину: Имейте мужество быть ротозеями!

Позже мне объяснили, что, похоже, я чуть ли не один на батарее кувыркался: и заряжал, и наводил, и стрелял. Может, это они для пущей важности, чтобы отчетность мраморней выглядела, все геройство на меня одного повесили, остальных-то поубивало? Бог его знает!