«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие

– Спасибо, очень хорошо, разрешите поздравить вас с праздником Великого Октября, – выпалил я без запинки, ощущая потной ладонью своей упругие волны энергии сакральных откровений, генерируемые уверенной рукой великого человека.

– Первого мая, козел, – поправил меня чей-то суровый голос из толпы.

– Ну да, то есть Первого мая… – в некотором смятении поправился и я, вслушиваясь в певучее лопотание переводчика и начиная ощущать уже неведомое мне доселе чувство духовного смятения.

На меня смотрели проницательные, но добрые глаза Вождя, и глаза соратников его, немного строгие, однако тоже добрые, почти ласковые. Один из кубинцев мне особенно приглянулся. Он имел огромную русую бороду «лопатой», чистые, как детство, голубые глаза и ласково добродушную улыбку сенбернара. По всему чувствовалось, что это и есть настоящий революционный романтик, хотя впоследствии Лейбман убеждал меня на примере своих многочисленных знакомых, что такой облик обыкновенно присущ инфантильным идиотам.

– Ну, а вы? Где вы были сегодня вечером? – спросил меня товарищ Кастро.

И в эту минуту, в это незабываемо-прекрасное, воистину упоительное мгновение, стоя рядом с замечательными людьми, целиком посвятившими свои жизни делу борьбы за освобождение своего народа от ненавистного ига американского империализма и местной коррумпированной олигархии, всеми фибрами молодой души ощутил я вдруг всю бездонность моего собственного прозябания в этом прекрасном и яростном мире, всю уничижительную постыдность помыслов моих и омерзительность тайных грез…

Почему-то вспомнилось мне опухшее свинообразное лицо Фадея и нос Лейбмана-папаши, с вопиющей очевидностью свидетельствующий о порочных наклонностях его владельца. И мне стало так горько и обидно, что только ценой нечеловеческих усилий воли заставил я себя, как некогда славный Маресьев, проглотить всю эту дрянь, а не броситься на широкую грудь вождя, чтобы извергнуть ее там вместе с потоком всеочищающих слез чистосердечного раскаяния.

«Какая же все-таки отрава этот «Солнцедар», – испуганной кошкой метнулась в моем воспаленном мозгу банальная до очевидности мысль, – или подмешали они в него чего?» И, сделав судорожный глоток живительного весеннего воздуха, я ответил уверенно и гордо:

– В кино я был, фильм смотрел о кубинской революции. Спасибо вам, товарищ Фидель Кастро.

Кубинцы еще радостнее закивали головами, Кастро еще раз дружески стиснул мою руку, переводчик сказал: «До свидания» и еще что-то обнадеживающее, и я ответил в том же духе… И вот уже они тронулись дальше и идут: уверенно, бодро, раскованно, улыбаясь и переговариваясь о чем-то на своем певучем языке.

– «Уходят!» – как молния сверкнула в моей голове шальная мысль. И было похоже, что не только у меня одного, но и у Лейбмана, и у остальных присутствующих. Потому что, не сговариваясь, интуитивно, как стая, повинуясь одному лишь звериному зову сердца – «Догнать!», бросились мы вслед за ними.

Уже на середине затемненной Манежной площади вокруг Кастро и его группы образовалась толпа человек в двести-триста, которая, сбившись в плотное полукольцо, молча, но непреклонно двигалась вместе с ними в направлении расцвеченной огнями иллюминации гостиницы «Москва». Шедшие навстречу многочисленные праздношатающиеся, сначала с удивлением приглядывались к нашему шествию, а затем меняли свое направление и вливались в толпу.

Иду.А навстречу идут идиотыидиот бородатыйидиот безбородый

идиот ноздреватыйидиот большеротыйидиот угловатый…[109]

Ритм и темп этому молчаливому шествию задавали кубинцы. Сам же Кастро, оказавшись вдруг по воле провидения вожаком чужеродного племени, сразу же вошел в свою новую роль и играл ее с упоением. Как истинный профессионал-революционер он вел нас из мрака бытия к светящимся вдали огням неведомого мира, не обращая ни малейшего внимания на то, что творится за его спиной – в самой толще народных масс. А там-то дела обстояли куда как непросто.

В первых рядах толпы, на почтительном, но достаточном для оперативного маневра расстоянии, шли коренастые «дяди» с суровыми сосредоточенными лицами, одетые в темные добротные плащи, и до неприличия трезвые. Другие, подобного им вида личности, диффузно распределялись в отдельных «стратегических» точках – для непосредственной работы в массах. По-видимому, ими получено было оперативное задание: поубавить боевой задор и разжижить и ослабить напор толпы – «чтобы не ломились, как бараны, стеной», а, по-возможности, и рассеять ее.