– Матерь Божья, Царица Небесная! Да что же это за дела такие! Выставки, выставки всё! А мне давать-то нечего, честное слово, ну нет ничего. За болтовней сплошной совсем работать некогда, да и силы уже не те. Ну, как же я вам, скажите на милость, «Монастырь» отдам, когда он у меня, во-первых, не дописан, а, во-вторых, один только и остался? Что я людям-то показывать буду! Однако ж дело стоящее, надо что-то придумать. Возьмите вот эти два листа, что сапожной щеткой сделаны. И чтобы обязательно на табличке стояло «техника сапожной щетки»! Вдобавок еще масло одно. Смотрите-ка, тут бабенка голая изображена, так вы ее назовите «Нимфа». Я ведь знавал одну, действительно звали Нимфа Петровна. Очень даже «нимфа» была.
Что же еще-то дать? Ну, да ладно, черт с вами, берите «Монастырь», а я другой быстренько начну, благо, что стимул будет.
«Я из жадности к материалу исправлениями занимался всякий раз, удваивая внимание и усердие, или ложился и отдыхал, глядя на замученный рисунок. Поэтому и привык к переделкам. Так и стали у меня получаться и байдарки и картины, и забросы спиннингом. Методом переделок. Переделки привели меня к тому, что я их стал именовать методом. Но нельзя злиться. А то жизнь станет адом. Поэтому я боюсь контактов с людьми, не терпящими переделок, потому что по генам – я один из них. А на тех иных по генам я смотрел всегда как на Божьих избранников».
(Из письма В.Я. Ситникова)
Да, кстати, у меня тут картины есть художника одного, Левошин его фамилия. Очень рекомендую. Смотрите, какой мазок, как закручивает! У самого Фалька такого поискать еще надо! Берите, берите. Вот этот пейзаж с крышами – сильная вещь! – и еще натюрморт с букетом, тоже крепко сделано.
– А где сам-то художник, Левошин этот? Вдруг он в моей выставке не захочет участвовать? Скажет: забрали картины, со мной не посоветовались и тому подобное. И будет прав, неловко как-то получается, Василий Яковлевич.
– Да не будет он вонять. Левошин малый смирный, углубленный. Это вам не Гробман какой-нибудь, у него совсем другой интерес. Ну, а если уж так вы переживаете, то могу и познакомить, не велик труд. Приходите в следующую пятницу вечером, часикам так к семи, он аккурат должен тут у меня появиться.
Я пришел. Левошин оказался маленьким, довольно молодым человеком, с лицом и так от природы невыразительным, а по складу души его, выражающим и того меньше, т. е. полнейшее безразличие. Он равнодушно выслушал мой восторженный рассказ о готовящейся выставке и спокойно сказал: «Да берите все, что вам надо, мне до этого дела нет». На том и расстались.
Получив у Ситникова «в нагрузку» работы Левошина, как нечто весьма «углубленное», я решил, что для контраста неплохо было бы выставить что-нибудь абстрактное, и пошел к Алексею Тяпушкину.
Тяпушкин находился в сильном подпитии, но известию о готовящейся выставке обрадовался и начал сразу же картины отбирать:
– Это здорово, старик! Давай я тебе с десяток абстракций дам, ну и фигуративных работ штук пять – для контраста. Возьми, если хочешь, вот эту картину, где я немецкую каску в виде котелка над костром представил. Она народу всегда очень нравится. Говорят даже, что это метафизический концептуализм. Не знаю точно, что сие обозначает, но звучит солидно. У меня, правда, на картине раньше гайка была вделана, да оторвалась. Ну, это ничего, я другую заделаю, еще круче будет.
Затем все тот же Ситников присоветовал мне посмотреть живопись художника Лозбекова.
– Очень, очень забавный он человек, вам понравится. Березки да осинки, совсем натурально, чистенько так пишет. Ну, прям как на базаре продают, не хуже. А может он их там и сплавляет, черт его разберет, не знаю. Но самое главное – он еще и абстракционист! И такой, знаете ли, забористый, экспрессивный, с космическим порывом. Страсти много, почище Немухина будет, но на того взглянешь, и сразу видно, что бешенный, а про Лозбекова такого ни в жизнь не подумаешь, очень смирного вида мужчина.
И я отправился на Арбат, где в бывшем «доходном» доме с гастрономом внизу проживал Георгий Сергеевич Лозбеков.