«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие

Ни спора, ни диалога, ни притчи. Только проверка, словно на испытательном стенде. Что за человек этот гость? Свой или чужой? Или, скорее всего, и не свой и не чужой, а просто находящийся вне должного интеллектуального поля – мимоЛетящийСквозь.

Кабаков всегда к дискуссии. При этом сам ее зачинает, сам направляет и сам же завершает. Все рационально, все продумано до мелочей. Хотя сами темы вроде и незначащие, даже абсурдные «Упали вниз и лежат», «Иван Трофимович едет за дровами». Потому я говорю что это «талмуд». Мне рассказывали, в нем имеется такой, например, фрагмент. В окно дома влетает вдруг кошелек с деньгами. Никто этому не удивляется. Дело житейское. Однако именно по этому мудрецы начинают долго и нудно обсуждать, как по Закону с этими деньгами следует поступить.

Кабаков и есть такой «мудрец». А насчет его «белых листов» могу тебе анекдот рассказать.

«Приходит к Кабакову в мастерскую одна западная собирательница. Рассматривает его альбомы. Хвалит, конечно. Когда настало время, прощаться, говорит Кабакову:

– Не могли бы вы мне на память свой автограф оставить.

И дает ему чистый лист бумаги.

Кабаков, как человек услужливый, соглашается и подписывает лист внизу.

– Ах, как мило с вашей стороны. – Говорит дама. – Может, вы еще парочку не откажетесь подписать – для моих друзей? Они вас очень высоко ценят.

Польщенный Кабаков подписывает еще несколько пустых листов.

И только позже узнал он, что его на мякине провели. Ибо, приехав восвояси, дама автографы не по друзьям раздала, а собрала их вместе и стала демонстрировать как «белый альбом» Ильи Кабакова».

Вспомнив рассказ Немухина, я сказал Рабину:

– В мою выставку «Сретенский бульвар» не влезет. Уж больно они там все необычные. Да и времени мало осталось для отбора. На твоих работах мы, пожалуй, и закончим.

Тут Рабин меня огорошил.

– Ты не обижайся, но я участвовать не буду. Не могу. По обстоятельствам сугубо личного плана. Ну, никак сейчас не могу. Ты вот возьми Валины работы, она их для тебя специально подобрала.

Работы жены Рабина, Валентины Кропивницкой, – в основном черно-белая графика заявляли собой некий фантастический мир, населенный очень милыми человекоподобными звереобразами: печальный ослик – дух изгнанья, добрая жирафа, легуры, лигаты и длинные змыры… Это было по-женски милое, мифопоэтическое пространство, царство угнетенного Духа, выстроенное на основе не то символического, не то сюрреалистического миросозерцания.

Видя мою растерянность, Рабин пустился в уговоры.

– Зря ты сомневаешься. Возьми Валины работы, и всего вместе будет у тебя двенадцать человек. Число хорошее, с мистическим значением. Ты и сам видишь, для этого зала картин и так больше, чем достаточно. Ты пойми, дело не в том, сколько картин ты там, как попало натыкаешь. Главное – надо суметь все так развесить, чтобы каждая работа смотрелась. Это целое искусство, экспозицией называется. Ты обязательно со Львом обговори, что и как. Он в этом деле дока.

Я все же обиделся, но потом ничего, прошло. Может, и правда, были у него какие-то личные обстоятельства или «политический» расчет, кто его знает, чужая душа – потемки.

По совету Рабина попросил я сделать экспозицию Льва, да еще Лазбеков помогал – ему с руки было, он работал где-то неподалеку. В результате получилось очень внушительно, даже грандиозно, и, что особенно важно, – захватывающе интересно. Нигде и ничего подобного обычный советский человек увидеть не мог, только у нас – в Институте гигиены труда и профзаболеваний. Настоящий класс!

Впечатления подобно рода можно было без труда вычитать на растерянных физиономиях тов. Пушкина, тов. Пушкиной, тов. Криворучко, и других, не менее ответственных партийно-профсоюзно-комсомольских товарищей, пришедших ознакомиться с результатами наших нелегких трудов и сказать свое решающее слово.

– Ну, что ж, друзья, будем делать открытие выставки, причем солидное, – резюмировал ощущения присутствующих тов. Пушкин. – Думаю, что надо его к годовщине Великого Октября приурочить. Или есть другие соображения?

Других соображений не оказалось, все были «за». Причем лично тов. Пушкина предложила пригласить на столь грандиозное культурно-идеологическое мероприятие товарищей из горкома партии.

– Можно еще и из горкома комсомола позвать, – почему-то вдруг покраснев, бойко сказала тов. Криворучко.

– Это уже лишнее… – начала, было, перепалку тов. Пушкина, упорно всматриваясь в физиономию улыбающегося кота с огромным голубым бантом на картине Льва Кропивницкого, словно желая получить от него мистическую поддержку в своей нелегкой женской борьбе.

– Ну, ладно, ладно, все уже решили: каждый приглашает кого хочет и может, места у нас предостаточно. За работу, товарищи, надо как следует продумать выступления, – оперативно вмешался в назревающий конфликт тов. Пушкин. – Назначаем открытие выставки на 4 ноября, сразу же после торжественного собрания.

На этом и разошлись.