«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие

И ателье русского итальянца, князя Паоло Трубецкого, куда казаки натурщики прямо-таки на конях и въезжали. Стоит себе целехонько.

И флигель, где Леонид Осипович Пастернак с семейством своим проживал и куда всяческие тогдашние знаменитости вроде Скрябина или же Льва Толстого наведывались – тоже сохранился. Могу показать.

И буквально в двух шагах от нас, пусть потухшие, но все же очаги русского авангарда: квартира Родченко со Степановой, и квартира Крученыха, и бывшая мастерская Фалька, затем Лабаса, а в конце Кировской – дом, где Владимир Владимирович Маяковский благополучно застрелился, за что ему в награду от родного советского правительства пожалована была «вечная память». И прочее, прочее и прочее, включая шедевры русского конструктивизма на Лубянке вместе с их содержимым.

Вот так-то, молодой человек! Из всего вышеизложенного получается, что находимся мы с вами в данный момент в му-зе-е. Точно так! – ибо Кировская теперешняя, конечно со всем своим окружением, она и есть сама по себе музей, или, лучше сказать, кунсткамера московской архитектуры. Вы здесь найдете все, что душа пожелает – от украинского барокко до швейцарско-французского конструктивизма.

И еще скажу – о Москве в целом. Как вы думаете, из чего ее особый колорит проистекает, тот самый, что и формирует особый, «московский» характер?

Нет, нет, не торопитесь отвечать. Это я случайно, по ходу разговора, вопрос перед вами поставил. На самом деле я сам хотел об этом рассказать, поделиться, если не возражаете, воспоминаниями молодости. Вы уж не обессудьте, но с возрастом все как-то больше тянет выговориться. Это приятно для конкретной личности, но, увы, порой утомительно для посторонних. Потому – подлейте-ка себе портвейну и запаситесь терпением.

Отчего пожилого человека так на разговор тянет? – могу разъяснить. Настает у каждого такое время, когда приходится подбивать итог жизни, собирать камни, как в Библии сказано. И тут человек часто сталкивается с интересным феноменом: прошедшие события, какими бы значимыми они не были, выглядят в памяти как унылые и бесцветные картинки. А вот если начинаешь рассказывать о них, они оживают, расцвечиваются красками.

Я в детстве очень прогулки любил, весь город пешком исходил, все его закоулки да подворотни облазил. Москва это город, в котором совсем не было прямых линий. Здесь пешеход преодолевал чудовищное сопротивление извилистого пространства. Одни названия улиц, если вдуматься, чего стоят! «Кривоколенный переулок», «Собачья площадка», «Садовое кольцо», «Горбатый тупик»… Линии маршрутов будь то знаменитый трамвай. «А» или троллейбус. «Б», и те мыслятся «не линейно». Посмотришь на план и такое впечатление, будто они продираются сквозь корявую толщу городских поверхностей – стен, фасадов, витрин, заборов, парковых решеток, клумб, мостовых… Оттого-то, я думаю, и характер «московский», впитав в себя структурные знаки города, – все эти углы, загогулины, перекрестки да зигзаги – приобрел со временем характерную для него асимметричность, неровность, многослойность… Об этом еще Гоголь писал, сравнивая Москву с Петербургом:

«Москва нужна для России; для Петербурга нужна Россия».

Вы, наврядли, эту его статью читали. Называется она «Петербургские записки 1836 года». Гоголь полагал, что Петербург всю Россию усредняет, выравнивает, рационализирует… Он – символ Империи ста языцев. А Москва, напротив, истинно русская, стихийная, доимперская и вся по себе – отражение неровностей и зигзагов исконно русского характера.

Со временем, конечно, характер это порядком выпрямили, да и саму Москву тоже. Все случилось как когда-то в Париже. Читали, наверное, роман Виктора Гюго «Отверженные»? В нем он горючие слезы льет по старому Парижу, по его кривым улочкам, кособоким домишкам, тупичкам, площадям. Все это после Коммуны снесли и застроили Париж новыми многоэтажными домами да прямые проспекты проложили. Под конец инженер Эйфель свою башню соорудил – нынешний символ Парижа. От нее, как известно, Мопассан рехнулся и в дурдом попал. Это, пожалуй, наиболее известный пример эстетического шока.

Однако ничего этому самому Парижу не сделалось, только еще лучше стал. И вся его ветхозаветная художественность никуда не испарилось, а отразилась в этих самых легкомысленных парижанах, запала в их души. Эти, окрыленные историей культуры души, вдохнули ее в свои новые творения. Итак, одно всегда вытекает из другого и все возвращается на круги своя. Это ведь только наши доморощенные диалектики по упертости своей архаичной учат, что в одну воду два раза не войдешь. Вранье бессовестное! В одной и той же застоялой воде и бултыхаемся с удручающей регулярностью – из рода в род, из века в век…

Однако, не следует предаваться по сему поводу унынию. В этой чреде повторений всегда и неизменно присутствует волнующее душу очарование новизны.