«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие

Любознательный Благой, не выдержав, подкрался к «Монастырю» и, словно невзначай, осторожненько потрогал пальцем снежинки – уж очень натурально они смотрелись! Но Вася был на чеку: застукав Благого на месте преступления, он воспользовался случаем и начал орать:

– Ух, ядрена печень! Да что же это такое? Живопись руками лапать! Да где же вы воспитывались, гражданин хороший, в борделе что ли? Я же вам битый час толкую: созерцать! А вы всё лапать норовите.

Однако по всему чувствовалось, что он не только не сердится на искреннее это любопытство, а, наоборот, рад безмерно и даже счастлив.

От невиданной им досель многочисленности зрителей и явного своего творческого успеха Ситников как-то вдруг растерялся, размяк, позабыл про задиристую свою петушиность. В чертах лица его появилось ласковое, даже заискивающее выражение. И под конец, когда мы уже уходили, в ответ на самодовольную реплику Гукова: «Вот тебе, Вася, и персональная выставка!» – смог он лишь по-детски искренне, смущенно улыбнуться да невразумительно пробормотать нечто вроде: «Спасибо и вам, мне было очень даже приятно».

«Вот пример: хотя я живу в полнейшем смысле слова отшельником, в полной изоляции и выхожу за покупками на 20 минут раз в четыре или шесть дней, однако иногда ко мне приходят, раз в пару месяцев, посмотреть картины. Для меня в высшей степени важно внимательное смотрение посетителями качества моей работы».

(Из письма В.Я. Ситникова)

Помимо «монастырей» имелся у Ситникова еще ряд особых тематических сериалов – «Пашня», «Бугорок», «Горизонт»… Из этих сериалов мне особенно врезалась в память одна картина. На ней был изображен мужик, который, облегчаясь, всматривался при этом в повисшего над пашней жаворонка. Состояния сладкой расслабленности при мочеиспускании и счастья от слияния с Вечностью передавалось здесь в излюбленной «ситниковской» манере совмещенных планов, где грубовато-обыденное, т. е. человечья натура, с лукавой усмешечкой заявляло права на одухотворенность.

Писал Вася и эротические картины, изображая на них симпатичных голых и обязательно грудастых дамочек – некие рубенсовско-ренуаровско-кустодиевские образы, обобщенно именуемые им как «Дунька Кулакова». С этими «ню» имелось у него несколько незамысловатых, но хорошо проработанных вариаций на тему «легкий флирт». Мне запомнилась довольно большая картина, на которой молодая упитанная бабенка трусила себе не спеша, кокетливо прикрываясь какой-то тряпицей. По всему чувствовалось, что она норовит увильнуть от настойчивых домогательств бегущего за ней вприпрыжку с распростертыми объятьями голого бородатого мужика, но при этом не шибко напугана его домогательствами. В мужике без труда можно было признать самого Василия Яковлевича Ситникова.

И отдельные детали композиции, и ситуация, и эмоциональный фон – все, безусловно, было вполне эротичным, однако в целом воспринимались они как нечто комическое. Картина смотрелась как иллюстрация на тему некой забористой шутки, где эротизму отводилась роль ширмы-обманки, за которой просматривалась злая ирония с хорошей долей гротеска.

Рассказывали, что раньше делал Вася большое число эротических рисунков на тему «любовь», отличавшихся большой точностью отдельных деталей и живостью композиции. Возможно, что по этой именно причине и были эротические работы его, и в немалом количестве – с десяток, а то и более штук в один несчастный день арестованы органами милиции, по прямому, видимо, указанию других, куда более солидных «органов». Картины эти, как злостная порнография, помещены были в недоступное для простых смертных узилище – спецхран на Петровке 38, где пребывают, как знать, и по сей день.

Делал еще Ситников портреты на заказ, а также символически стилизованные композиции, в которых выхваченные из цветного туманообразного муара человеческие фигуры, часто обнаженные, застывали или же двигались в некоем трансе, будто обухом прибитые.

Большинство своих картин писал Вася в особо выраженной «пуантилистической» манере, которая была им весьма удачно переосмыслена и ловко переработана на свой собственный, «ситниковский» лад, отчего живопись казалась исключительно индивидуальной, узнаваемой. Техника исполнения подобного рода картин, включавшая в себя такие операции, как «растуманивание и растяжка», была его собственным суперавангардным изобретением, коим он очень гордился. На практике заключалась она в том, что использовал Вася в работе вместо банальной широкой кисти обыкновенную сапожную щетку.