«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие

Умел Ситников блеснуть и особыми названиями своих картин – «Вася-туча не закроет Васю-солнце», «Я лезу на небо», «Десяток тысяч грачей и сотни гнезд их», «Отравой полны мои жены», но притом всегда внимательно прислушивался, в каких выражениях сами зрители на эти картины реагируют. Я бывало для смеху предлагал:

– Давайте, Василий Яковлевич, и я к вашим картинам названия буду сочинять, а то у вас не все названо. Народ по дурости еще чего подумает.

Он соглашался:

– Это вы верно подметили, без названий – никуда. Вот сейчас на Кузнецком мосту осенняя выставка проходит этих самых, прости Господи, «членов» МОСХ’а. Так там все картины обязательно названия имеют. Смотришь: человек лежал загубленный, улыбался и думаешь себе: «Алкаш Иванов», но прочтешь табличку и понимаешь, что ошибся. И никакой это тебе не алкаш, а заслуженный учитель Коми АССР, ветеран войны и труда тов. Баранов. Ведь если за этим не проследить, чтобы таблички с подписью были, они, мазилы эти убогие, своими портретами кого хочешь, опорочить могут, и не только членов Политбюро.

Искусство конкретности требует. Отчего у нас начальство, как вы думаете, с абстракционизмом не на жизнь, а на смерть борется? Все потому, что конкретности недостает. Однако и тут возможности просматриваются. Возьмут, например, побольше красной краски, наворотят, как следует и еще табличку с названием покрупнее нарисуют, скажем: «Всполохи будущего». Вот тебе и «социалистический абстракционизм»! Ну, а к моей картине, что вы предложите? Только без озорства.

– Причем тут озорство, я на полном серьезе. Пожалуйста: «Не догоню, то хоть согреюсь». Ну как, подойдет?

– Хм, отчего же не согреться… Подойдет.

«Ситниковский пуантилизм» оказался весьма прилипчивым, и в работах почти всех его учеников, так или иначе, чувствовалось его неотразимое влияние. Я и сам им переболел. В конце девяностых годов попал я случайно в мастерскую одного художника. То был Владимир Петров-Гладкий, причем вторая часть фамилии являлась у него как бы художественным «знаком», указующим на отличительную особенность творчества. Я сразу заприметил, что под этой его самой гладкостью, в глубоких недрах ее, кроется нечто давно знакомое и безошибочно узнаваемое.

– Скажите, а с Василием Яковлевичем Ситниковым вам не доводилось сталкиваться?

– Отчего же не доводилось, я ведь один из последних, здесь в России, учеников его. Пришли мы к нему с моей женой покойной, когда в Суриковский институт хотели поступать. Надо было с учителями заниматься много, а мы оба из бедных семей происходили, денег неоткуда взять. Вот нам и присоветовали умные люди к нему обратиться. Он по-божески брал, а занимался помногу и учил хорошо. У него своя система была, не хуже, чем у знаменитого Чистякова. Так мы у него потом и остались. И было у нас с ним всегда полное единодушие,

потому что у всех нас было одно стремление, одни помыслы, одна цель. Вот, как видите, выучились, не хуже других будем, а то и лучше. Писать так, как пишут формалисты, может всякий. Писать же, как Тициан или рисовать, как Александр Иванов могут только единицы.

Я спорить не стал, и он замолк, задумчиво уставившись на одну из своих картин, словно оценивая степень ее гладкости. Казалось, что только теперь перед ним во всей своей полноте и неизмеримой глубине открылись те грани характера собственного творчества, о которых он раньше только догадывался. Что, наконец, собственное прошлое стало глубоко не нужно ему, уже не прикрепляет его к себе; постыло, даже противно; все обращается в «nature morte», «вещи» без значения и души. Он одинок и свободен, страшно свободен и страшно одинок. И было ясно, что творчество свое он еще больше взлелеет в себе самом, и ни с кем не будет делиться, чтобы ненароком не оскудеть, не растратить даже малости самого себя.

Улитка, улитка,

ховай свою душу,не высовывай рожки,держи язык за зубами.[84]

У Ситникова же все было совсем наоборот – он всегда рад был поделиться – и «страшной своей свободой», и безысходностью одиночества. На этой основе и собственную школу создал – что-то вроде свободной художественной мастерской Эля Белютина. Они и начинали в одно время.