«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие

– Он нам сразу так и предложил: «А вы говорите всем, что, мол, мои, Ситникова, то бишь, ученики». Мы тогда чуть не рассмеялись ему в лицо, однако неловко как-то было человека обижать, пожали себе плечами и говорим: «Зачем нам это надо? Мы – сами по себе, вы тоже». Он ничего себе, не обиделся: «Ну что ж, не хотите, значит, и не надо. Будем сами по себе, однако, и как бы вместе».

Вот и получалось, что у Ситникова все «по закону» выходило: и мое бытие оказывается в единстве с другими.

«Я преподаю оттого, что меня буквально распирают знания и опыт. Я преподаю с 1940 года (перерыв с 1941 по 1951 гг.) и с 1951 г. по сей день. Я отдаю свои знания, добыл я их тяжким 25-летним трудом, методом бесчисленных проб и переделок и закрепительных упражнений, без руководителей, на ощупь.

Сейчас мне смешно, как это людей учат в вузе, т. е. в академиях 5 лет рисованию и живописи. Алчущих, талантливых, способных… Тогда как я могу за полгода их выучить тому же. В мои теперешние семьдесят лет и на примере преподавания «живописи-рисования» я убедился, что для обучения этому ремеслу за шесть месяцев вместо пяти лет, надо две трети времени посвятить максимально скоростному обучению азов. Так замешивают гипс – если не поторопишься, то он «схватится» и ты не успеешь его использовать».

(Из письма В.Я. Ситникова)

Глава 9. Мир искусства

По естественной для моих лет юношеской горячности решил было я, что надо себя медицине посвятить, и поступил в медучилище. Учеба давалась легко, но не захватывала, а главное – не отвлекала от мучительных раздумий о самом себе. Они жгли душу, затягивая в мутные волны тоски и одиночества. Юношеская тоска – вещь опасная, можно сгоряча и руки на себя наложить.

Испугавшись, стал искать я твердую тропку, ход или лаз, чтобы не увязнуть в дьявольской трясине мирского уюта. Поначалу меня особенно религия прельщала – иконы, свечи, ладан, чистый радостный свет, изливающийся из алтаря, когда священник открывал Царские Врата, таинственная атмосфера ожидания…

Родители, особенно отец, этого не поощряли. Отец считал, что религия – это способ отвлечения от реальной жизни, попытка свалить свои проблемы на чужие, в данном случае мифические плечи, т. е. всегда обман самого себя. Мать на тему религии особенно не высказывалась, но явно разделяла мнение отца. Оба они полагали, что «надо быть как все».

– Ты мало работаешь общественно, – говорил отец. – Не отдаляйся от коллектива, не замыкайся в себе. Коллектив – это сила масс и, одновременно, твоя опора в жизни. Держись за коллектив, это куда надежней, чем поповские штучки-дрючки. В коллективе ты не пропадешь.

Но когда отец скоропостижно умер, и мать, чтобы забыться, с головой ушла в работу, я оказался без родительской опеки, предоставленный самому себе. Вот тут и появилась в нашем доме тетушка – двоюродная сестра отца. Была она дочерью священника, человеком верующим, потому мою тягу к религии стала всячески поощрять.

Как-то раз, на праздник Пятидесятницы, пошли мы с тетушкой в Третьяковскую галерею. В зале иконописи подвела меня тетушка к «Троице» Андрея Рублева и мне на ухо шепчет:

– Эта икона праздничная. Она рождение святой нашей Церкви славит. Бог Отец положил основание Церкви в Ветхом Завете, Сын-Логос создал ее, воплотившись на земле, Дух действует в ней. Оттого-то праздник ее рождения и именуется днем Святой Троицы.

Вокруг да около шмыгают хмурые старушки с постными лицами, украдкой крестятся на икону и сразу же в сторону – покружат, покружат по залу с задумчивым видом, потом опять подойдут, перекрестятся. И все на смотрительницу, что в дверях стоит, косятся, а она на них. Смотрительница, тоже старушка, лицо имеет тетушкино, важное и суровое, и очки на ней, как у тетушки, круглые, с черными дужками, и взгляд настороженный…

– Ты, милый мой дружок, в икону всматривайся, – шепчет тетушка, – а не по сторонам глазей.