На суше и на море - 1976

Во время боры никто, конечно, на метеоплощадку не выходит, да и саму площадку время от времени ветер сносит начисто. Ведь метеоприборы рассчитаны на обыкновенные условия и для мергелевого дома особых не придумано. Поэтому наблюдатели, когда идет бора, лишь чуть приоткрывают дверь — только высунуть наружу руку с анемометром. Так было и в тот раз. Безвестный теперь наблюдатель навалился на дверь всем телом, подложил доску, чтобы дверью не прищемило руку, и высунул анемометр. Это был ручной ртутный анемометр: трубка, в ней ртуть, в отверстие входит ветер и гонит, выдавливает ртуть по вертикали вверх. Другое отверстие, разумеется, открыто. Анемометр, и тогда уже старинный, был рассчитан на невероятную силу ветра, какой, конечно, никогда не было и не могло быть, — сто восемьдесят метров в секунду… Но когда наблюдатель втянул руку с анемометром назад, и дверь, готовая проломиться, вся дрожа, хлопнула, он увидел, что ртути в анемометре нет. Ветер выдавил всю ртуть…

— Присочинить не могли, — закончил Георгий Михайлович. — Зачем? — пожал он плечами.

Он совершенно искренне полагал, что его не могли обмануть. Прожив двадцать лет на вершине, он верил своим предшественникам, как самому себе. Но вот то, что не осталось следов их работы… Только последние двадцать лет были для него ясными и точными. А что было до этого? Только но темным пятнам на стенах Георгий Михайлович догадывался, что на них висели приборы, а значит, уже в прошлом веке велись наблюдения и кто-то жил в доме. Но какие наблюдения? Кто жил?

Больше всего его волновала история более чем тридцатилетней давности. Тогда от мергелевого дома отъехала телега и исчезла навсегда. Говорят, ее видели потом внизу, в Новороссийске, этому вполне можно верить. Если уж она выехала из деревянных ворот дома на Мархотском перевале, то могла попасть только в город. Дорога была одна. Светлая, цементного цвета, она вилась от вершины до самого Новороссийска.

Потом еще был слух. Этот уж совсем неясный. Кто-то видел телегу в потоке покидавших город. Но кто, как? Немецко-фашистские войска были близко, наши части отступали, и выяснить это теперь уже трудно.

Что было в телеге? Ничего особенного, то есть такого, что способно было изменить что-либо в жизни нынешних обитателей дома на вершине. Видимо, там находились журналы с записями наблюдений, приборы… Вот и все.

Рассказав об этом, Георгий Михайлович замолчал, ушел в себя. Мы с Кондрашовым вышли. Давно условились без помех поговорить о проектах «спасения от боры». Мы зашли за дом, где в низине, спрятавшись от ветра, густо рос терновник, и сели на сруб старого колодца.

Василий Андреевич начал странно:

— Хотите узнать о проекте англичан?

— Что за проект? — удивился я.

— Да ничего особенного, — засмеялся Кондрашов. — Они предлагали простую вещь… Как зарождается бора, надеюсь, знаете?

— Немного.

— Ну вот. Только предупреждаю: это один из проектов. А то нас просто завалили ими. Есть такие умники. Живут где-нибудь в степи или в тайге, а нам строчат, сделайте, мол, так и так, и все будет в порядке. Уйма времени уходит на этаких доброхотов! Но простите, вас это не касается…

— Я не буду предлагать проектов, — покаялся я.

Кондрашов рассмеялся.

— Ладно, есть такая теория. Холодный воздух скапливается на Кубани. Это чаша. И начинает стекаться к Мархотскому хребту. Представьте: чаша уже полна… Циркуляцию воздуха в комнате вы знаете из физики. Помните рисуночек со стрелками? Итак, холодный воздух скопился и переваливает. Со страшной силой! Разница давлений, температур — все создает эту силу. Нс правда ли, просто?

Я согласился.

— Теперь англичане, — продолжал Василий Андреевич. — Кажется, англичане… Давайте, говорят, уберем весь хребет. Сроем его. Не будет хребта, не будет скопления, свободное перетекание, и все… Причем соглашаются сделать это бесплатно. Только весь мергель, мол, мы берем себе. Грузим на пароходы и увозим. Это ж чистый цемент!

Кондрашов излагал проект за проектом. Думали, например, пробить в хребте туннели. Воздух, по предположениям, должен был не скапливаться, а медленно стекать вниз, к морю.

— Да смешно, — воскликнул Кондрашов. — Почему воздух должен лезть в эту дырочку? Ну, конечно, что-то пойдет, но это не спасение…

Были еще предложения. Хотели построить на хребте преграду. Что-то типа громадной изгороди. И опять Кондрашов смеялся:

— Забывают главное — поток не просто переваливает. Основная сила его на высоте почти километра от вершины хребта. Какая должна быть «изгородь»? Подумайте!

Я не понимал, к чему он клонит. Что же делать? И можно ли что-то сделать?

— Нет, — отрезал Кондрашов. — Ничего сделать нельзя.

И уйти отсюда нельзя. Нельзя уйти от цемента…

Мы молчали, ели кислицу, сидя в тени, на срубе старого колодца. Я же думал, цто он слишком хорошо изучил все слабые стороны проектов. Так страстно он не говорил бы об этом, не имея своего.

— А ваш проект? — осмелился я. — Не может же быть, чтобы его не было…

Кондрашов недовольно поморщился.