Наблюдатель

Весь следующий день, после того как на вокзале рассказал ей о Греции, я боялся выйти из дома: вдруг она позвонит или придет.

Но вместо нее пришла Дженни.

– Что стряслось? – спросила она. – Где Астрид?

– В гостях у родителей, – соврал я. – Да и тебе лучше уйти: я собираюсь на встречу с Кларой.

– С Кларой Стэнтон? – жилка у нее на виске недовольно дернулась.

– А что? – я подтолкнул ее к двери.

– Зачем тебе встречаться с Кларой Стэнтон?

– Поговорить об Оливере Голдсмите. И я уже опаздываю – давай-давай, вперед!

– Я с тобой – мне нравится Клара.

– Джен…

* * *

Три дня. Три дня настоящей агонии. Три дня, в течение которых я будто бы законсервировался и кристаллизовался, запертый в этой ужасной квартире – неестественно огромной без нее и в то же время ежесекундно сжимающейся. И вот теперь она была здесь, передо мной, я стиснул ладонями ее плечи, всеми силами стараясь создать силу магнетического притяжения. Но ее лицо… Оно словно служило подтверждением тому, что она имеет полное право снова меня оставить.

– Пожалуйста, – повторил я, – пойдем чего-нибудь выпьем.

Я видел смятение и напряженную борьбу, отразившуюся в ее чертах: здравый смысл против желания. Наконец она едва слышно согласилась. Я не мог заставить себя выпустить ее из своих объятий. Так мы и побрели по Грик-стрит, пристыженно понурив головы, пока не оказались в окутанном дымкой чреве паба. Было еще очень рано, и мы с комфортом устроились в небольшой кабинке, и все время, пока говорил с ней, я то и дело поглядывал на собственное искаженное отражение в витражном стекле. Какое-то время она не произносила почти ни слова, только в глазах стояли слезы.

– Я просто не понимаю, в чем дело, Майкл.

– Я струсил, – сказал я, снова хватая ее за руки. – Испугался оттого, что за совсем короткое время вся жизнь как будто сжалась, свелась к нам двоим, нашей квартире, какой-то унылой работе… Я ходил на ту встречу выпускников, и все там были такие невообразимо скучные, в полном застое и… смирении, как будто покорились судьбе.

– Но мы-то не такие!

– Знаю, знаю! Теперь-то я это понимаю. Но и еще было что-то странное в этой жизни на двоих, в «супружеском блаженстве», как его называет Джулиан.

Она горько рассмеялась.

– Это был просто дурацкий, идиотский кризис. Помутнение рассудка, Астрид.

Она изо всех сил попыталась придать лицу бесстрастное выражение – но я знал: полдела позади. Она меня любит, и для нее разлука со мной тоже была агонией. Я знал: осталось совсем немного.

– Я закажу еще чего-нибудь, – сказала она, по-прежнему не глядя мне в глаза. – Пинту?

– Да, пожалуй.

Я смотрел, как она плывет к бару – мимо шатающихся пьяниц и серых людей-призраков. Может быть, ее и саму пошатывало от всего случившегося, но мне казалось, будто она парит. Наверное, подумал я, она чувствует себя проигравшей – потому что сама нуждается во мне гораздо больше, чем я в ней, и наше воссоединение чревато новыми рисками. Нужно было убедить ее в том, что это чувство взаимно – что я тоже повержен и сокрушен и что больше всего на свете мне нужна она. Нужно было рассказать ей о Марион – это вновь зажжет в ней искру, ведь подобные откровения крепко связывают людей. Такое знание не даст ей запросто разорвать отношения. Нужно рассказать.

Она вновь опустилась на сиденье, обтянутое потертой бутылочно-зеленой кожей, убрала волосы с лица и опустила подбородок в ладони. Потом пригладила брови, все еще избегая моего взгляда, и уставилась на замызганную дверь мужского туалета. С минуту мы оба молчали, наконец я понял: пора.

– Я вечно все порчу, Астрид, – начал я – и она иронично улыбнулась. – Мне нелегко решиться на привязанность.

– Ну вот, начинается…

Я помедлил.

– У меня была старшая сестра по имени Марион. Она была такой чудесной, и для меня она была… – я вновь сделал паузу и глотнул пива. – Для меня она была всем.

Вот оно: первый проблеск любопытства и сочувствия, взгляд смягчился, и она уже не прячет глаза, а смотрит прямо – мы оба знаем, что так и должно быть.

Я прочистил горло.