Над вольной Невой. От блокады до «оттепели»

«Он извинился перед Мордовченко, что его упомянул. Мордовченко мне это рассказал. Я ужасно возмутилась и сказала: „А зачем вы с ним пили водку?!“ А Николай Иванович так растерянно сказал: „А куда же водку-то девать?“ И добавил: „И потом он на четвертый этаж лез, старый человек. Ну, и какое-то раскаяние у него все-таки было“. Но главное, у Николая Ивановича было в лице смятение, что он пил эту водку с Пиксановым, а этого делать не следовало. У Томашевского была совершенно другая реакция. Он по коридорам, забитым публикой, ходил и говорил громко: „Вот безобразие! Уборная занята! Руки надо вымыть — я подал руку Пиксанову“».

Только двое: учитель Юрия Лотмана профессор Мордовченко и будущий знаменитый пушкинист, а тогда аспирант Макогоненко — бесстрашно публично заступились за своих учителей.

Дочь В. М. Жирмунского Нина Жирмунская

, тоже филолог, с благодарностью вспоминает ученика отца Лазаря Ефимовича Генина, который тогда был молодым перспективным аспирантом-германистом, членом партии:

«Его вызвали в партком и оказывали на него давление с тем, чтобы он выступил против своего учителя. Он отказался это сделать. За это он был изгнан из аспирантуры, устроился работать библиографом в Публичную библиотеку и спустя несколько лет стал лучшим библиографом, который знал все и который всю жизнь проработал там. Вот такова была судьба тех, кто не согласился стать Иудой Искариотом».

Четырехсотметровый коридор Главного здания университета в 1949 году был заполнен грустными людьми, которые забирали из ректората свои документы — их вычистили. Это были не только филологи. Удар был нанесен по всем факультетам ЛГУ. «Чистили» биологов, если они не были согласны с «великим учением» Трофима Лысенко. Выгоняли экономистов, так как среди них было много друзей арестованных и расстрелянных по «Ленинградскому делу» братьев Вознесенских. «Чистили» как космополитов историков и философов. Среди прочих «вычистили» и моего деда — знаменитого античника Соломона Лурье (главное обвинение — отрицал «общеэллинский патриотизм» во времена Греко-персидских войн).

Уволить Виктора Жирмунского из Университета не решились, но не потому что любили, а потому что он был членом-корреспондентом Академии наук, а государство в ту пору старалось быть иерархичным, ведь это была империя. Константин Азадовский вскоре после увольнения скончался — не выдержало сердце. Немного времени прожил и Эйхенбаум, он тоже был сердечником. Григорий Гуковский был арестован и вскоре умер в тюрьме.

Лидия Лотман вспоминала: «В ходе „антикосмополитической“ кампании Гуковский был уволен из университета, ждал со дня на день ареста, и круг его знакомых значительно поредел.

В эти дни я пыталась выразить свое сочувствие Григорию Александровичу, поддержать его. Во время одного из официальных праздников в Пушкинском Доме, когда вокруг Гуковского образовалась пустота, чего прежде никогда не бывало — к нему невозможно было протолкнуться, — я сказала ему: „Что бы с вами ни случилось, какие трудности ни возникли бы, помните, что вы — Гуковский, этого никто не может у вас отнять“. Он возразил мне: „Это одни слова!“ Но я думаю, что он сознавал свою силу и не мог отказаться от борьбы.