Над вольной Невой. От блокады до «оттепели»

Поскольку я был маленького роста, а шпана была вся немножко постарше меня и покрупнее, я шел впереди. Подходил вихляющей походкой к какому-нибудь человеку взрослому и говорил: „Ну, ты, чмырь, а ну-ка дай закурить быстро!“ Тот: „Да ты что, пацан?“ — и щелкал меня по носу. На этом моя миссия заканчивалась. После этого вступала тяжелая артиллерия: „Ах, ты маленького тронул!“ И начиналась драка. Так как мне часто щелкали по носу, и из-за этого нос мой был красный, мне дали кликуху „черешня“.

Драки были жестокие. Слава богу, мне везло и что кроме побитого носа и разбитых конечностей переломов никаких не было. Голову не пробивали.

Модно было ездить на левой стороне трамвая. На колбасе. Нам попадало от кондукторов, от милиционеров, которые стояли с жезлами. Однажды мне так жезлом треснули по голове, что у меня искры из глаз посыпались. Помню, что мы ездили в Лигово, где в сентябре 1941-го шли бои, — искать порох. Его мы клали на рельсы, поджигали. У меня был пистолет Вальтер. Потом отчим его отнял и утопил.

Мы очень не любили наряженных мальчиков в белых рубашках с красными галстуками и кидались в них чем попало. Пели песню такую: „Чей там голос из помойки? Чья там рожа в синяках? Это смена комсомола, юных ленинцев отряд“. Как нас не арестовали?

Поножовщина случалась. Я однажды видел, как человек в магазине, где продавали водку, стучал рукояткой пистолета по прилавку и буфетчице ничего не оставалось, как налить ему. Человек совершенно хладнокровно вынул ТТ и сказал: „Если не дашь выпить, завалю“.

Инвалиды в основном всегда были пьяные, попрошайничали на водку. Не стеснялись нецензурных выражений, кричали, потрясали своими увечьями, публика была очень малоприятная и наглая. Никто над ними не издевался Мы, дети военного города, понимали откуда это и что это такое. Очень часто инвалиды попадали под трамваи. Помню анекдотический случай, когда попал инвалид под трамвай и отрезал себе протезы.

Не могу сказать, чтобы ленинградская публика пила что-то изысканное. Водку, пиво. Но я не помню, чтобы среди нас были алкоголики. Мы пили больше для озорства».

До смерти Сталина улицы больших городов, в том числе и Ленинграда, принадлежали шпане — самому сильному неформальному молодежному движению послевоенного СССР. Пережившие смерь родителей, отчаянные, готовые к тому, чтобы ударить кастетом или зарезать заточкой, они диктовали нравы.