Наивный и сентиментальный писатель

«Городок Верьер, пожалуй, можно назвать одним из самых живописных городов Франш-Конте. Белые домики с остроконечными красными черепитчатыми крышами тянутся по склону холма, все контуры которого обозначены группами могучих каштанов. Река Ду протекает в нескольких сотнях шагов от городских укреплений, когда-то воздвигнутых испанцами, а теперь представляющих груду развалин»[15]

.

Нельзя не заметить связи между огромными успехами, которых достиг роман в середине XIX века, став ведущим жанром европейской литературы, и неожиданным ростом европейского благосостояния, приведшего к тому, что города и дома захлестнуло невиданным количеством самых разнообразных вещей. Чрезмерное богатство, порожденное промышленной революцией, наполнило жизнь человека, в особенности горожанина, великим множеством новых предметов мебели и одежды, инструментов, потребительских товаров, тканей, произведений искусства, безделушек и финтифлюшек. Газеты, рассказывавшие об этих вещах, новые удовольствия и развлечения, вошедшие в жизнь тех классов, которые могли ими пользоваться, заполонившие города рекламные объявления, витрины, вывески – все это стало важной и красочной частью западной цивилизации. Зримое изобилие и постоянная городская суета затмевали простой смысл жизни, который в старые добрые времена был ясно и четко различим. Перестав видеть за деревьями лес, горожане почувствовали, что этот смысл прячется где-то на заднем плане. Отчасти они и нашли его, смысл своей новой жизни, в украшающих и разнообразящих ее вещах. Место человека в обществе (и в романе) теперь определялось в том числе тем, какой у него дом, какие комнаты, гостиная, мебель, безделушки и финтифлюшки. Нерваль писал в очень поэтичном и визуальном романе «Сильвия» (1853), что в те годы у людей появилась привычка собирать безделушки, чтобы как-то украсить старомодные дома.

Первым, кто сделал людскую тягу к вещам и безделушкам неотъемлемой частью ландшафта своих романов, был Бальзак. «Отец Горио», написанный примерно в то же время, что и «Красное и черное», тоже открывается взглядом со стороны на место, где будет происходить действие книги. Однако это не очаровательный маленький городок в долине, как у Стендаля, а пансион, в который мы попадаем, пройдя через садик. Бальзак описывает этот дом во всех подробностях. Внутри мы видим «стулья и кресла, обитые волосяной материей в блестящую и матовую полоску», «круглый стол с доской из чернокрапчатого мрамора», «кофейный сервиз белого фарфора», «две вазы с ветхими букетами искусственных цветов», «щербатые и мутные графины», «стопки толстых фарфоровых тарелок с голубой каймой», «барометр с капуцином», «мерзкие гравюры», «зеленую муравленую печь»[16]

, – и все это мы воспринимаем не только как описание вещей, среди которых живут персонажи романа, но и как часть души владелицы пансиона, вдовы Воке.

Описывая вещи и подмечая детали обстановки, Бальзак подбрасывает читателю, словно сыщику, идущему по следу преступника, улики, позволяющие определить, какое положение в обществе занимает персонаж и каков склад его души. Через тридцать пять лет у Флобера в «Воспитании чувств» уже герои будут оценивать друг друга по вещам, одежде и украшающим комнаты безделушкам.

«М-ль Ватназ… сняла перчатки и стала рассматривать мебель и безделушки. Словно антиквар, она определяла их настоящую цену. Ему [Фредерику] следовало бы спросить ее совета, тогда они достались бы ему гораздо дешевле. Она хвалила его вкус… Рукава у ней были обшиты кружевами, а лиф зеленого платья был отделан шнурами, как у гусара. Черная тюлевая шляпа с опущенными полями слегка закрывала лоб»[17].

В молодости, когда мне было около двадцати лет, я порой натыкался в западных романах на описания вещей и одежды, о которых ничего не знал из своего ограниченного жизненного опыта; тогда я лез в словари и энциклопедии. Если же и это не помогало моему воображению превратить слова в картинки, я старался увидеть в этих вещах отражение душевного состояния героя и успокаивался, только если это получалось.