Намек. Архивный шифр

Зная его характер, она не сказала «не делай этого», а только добавила огорчённо:

— У нас и ландышевые капли кончились…

Николай весело улыбнулся:

— К чёрту капли! Запишусь в Красную армию. Там — кормёжка и жалованье; семье паёк, пособие, если что — пенсия.

Он был вполне уверен, что беспрепятственно станет красноармейцем. Два года подряд объявляют призыв за призывом. Потихоньку Советы берут верх. Только что отогнали белых на юге, упаковали всю деникинскую армию в Крым; Врангель там теперь заведует отступлением. Выдох нули. А голод, страна в разрухе. Понадобилась Трудовая армия: направляют красноармейцев восстанавливать хозяйство. Впрочем, теперь уже опять не до Трудармии: Пилсудский прёт на Киев, и быстро прёт! Красным ой как нужно пополнение, начался очередной призыв.

— Может, сразу примут. Не знаю, когда отпустят в увольнение — попрощаться. Какие у них там порядки?

Произнеся «у них там», Николай запнулся. Почему «у них»? Почему не «у нас», «тут»?

Оставив ошарашенную новостью жену на пороге, он быстро зашагал прочь.

Жизнь менее чем за три года сделала невероятный кульбит!

До революции человек грамотный, тем паче с образованием, имел хорошие шансы устроиться на службу, и это обеспечивало совсем другую жизнь, нежели физический труд. Понятно, рабочая элита жила лучше любого мелкого служащего, но это — другой разговор. Впрочем, и разнорабочий люд до революции, по крайности, не голодал и не замерзал зимой. В войну начались перебои с хлебом, с другими продуктами, однако в сравнении с тем, что теперь, то были цветочки.

Нынче, если кто и получает хоть какое-то довольствие — заводские да фабричные, где ещё работают производства. Но и тем чаще выдают жалованье продукцией: кому — тканью, кому — кирпичами. Они мешочничают — меняют у крестьян на продукты. Власти наладились платить за труд натуральным пайком: дровами, предметами первой необходимости, продуктами питания, добытыми посредством продразвёрстки. Продовольственная диктатура начиналась — ещё до революции — с хлеба и фуража, но скоро не останется ни одного сельскохозяйственного продукта, который не изымали бы принудительно по установленной норме. Что-то станет с деревней?..

Оставшихся на службе не отличить от потерявших место: голодают почти одинаково. Ну а те, кому в прежние времена жилось безбедно, продают во «французском» ряду на Смоленском рынке последние драгоценности, элегантное тряпьё и бесполезные предметы обстановки — что не успели сжечь зимой. Меняют на еду.

Страна воюет шесть лет, из них три года её корёжит, вкупе с иностранной интервенцией, и разрывает изнутри разорительная гражданская война. О прежнем мирном, размеренном быте воспоминаний не осталось. Бывшие хозяева жизни не могут смириться с потерей власти, имущества, привилегированного положения в обществе. А новая власть Советов рабочих и крестьян, точнее — большевиков, ещё толком не научилась управлять огромной, рыхлой территорией бывшей Российской империи, не научилась хозяйствовать. Ладно хоть воюет всё успешнее.

Грандиозный социальный катаклизм породил в самом своём начале совершенно неожиданное событие: Советское правительство переехало в Москву, и Первопрестольной временно вернули статус столицы. Сначала казалось — ненадолго: пока не отгонят немцев от Петрограда или не скинут власть Советов. Однако вышло по-другому. Ленин, Совнарком, ЦИК — вся новая власть теперь располагается в Кремле. И живут, к слову, там же. Теперь в Кремль просто так погулять не сходишь.

Москвичам столичное положение пользы не принесло: долгое время находились почти что в осаде. Разве что относительный порядок на улицах восстановился после переезда правительства: прибрали, кое-как заколотили разбитые окна и витрины, городовых заменили добровольные милицейские отряды. Вот городской транспорт ещё долго не ходил… Теперь война откатилась дальше, но голодно и холодно по-прежнему. Собственно, поначалу-то и жалованье ещё поступало, и не голодали. В восемнадцатом Москва куда медленнее Петрограда погружалась в бедственное состояние: до осени ещё жили вполне по-человечески. Потом наступил обвал.

На фоне тотальных перемен в стране уклад собственной жизни Николая являл собой практически образец стабильности. Он по-прежнему ежедневно спешил поутру Забелинским проездом на службу в архив. Начальство уволили за принадлежность к эксплуататорским классам, половина сослуживцев разбежалась, не вынеся голода и прочих лишений. Николай поначалу просто не считал возможным бросить архив в беде. Ведь Никольская башня очень пострадала от обстрела во время революционных событий в Москве; пострадал и архив. Нужно было спасать документы — какие ещё удастся собрать, и высушить, и подклеить, и заново сброшюровать.

Дядька Танин сразу после революции закрыл лавку и от греха подальше подался из Москвы — в родные курские края. Татьяна, оставшись без работы, нанялась в швейную артель, но заказы получала нерегулярно, а заработную плату и паёк — и вовсе когда случится.