Напиток для Шапокляк

– Максим Викторович нам объяснил. Все доходы семьи Донна Яковлевна сосредоточивала в своих руках. Так издавна повелось в их семье. Отца ее, ворюгу-интенданта, давно расстреляли за его махинации. Хоть что-то советская власть сделала для нашей семьи хорошее. Но найти и изъять неправедно нажитые этим вором ценности следователям не удалось. Покойник где-то их спрятал. И знать об этом могла лишь одна Донна, как единственная его дочь и наследница. Также спустя какое-то время, когда следствие по делу ее отца закончилось, Донна перевела часть средств на сберкнижки, открытые как на ее имя, так и на предъявителя. Максим Викторович вывез свою жену в одно место, где их никто не стал бы искать, и потолковал с ней там. После разговора Донна выдала ему все свои тайники.

– А затем он избавился от женушки?

– Донна умерла сама. Максим Викторович сказал, что она не выдержала угрызений совести. Она ведь до конца не знала, каким подлецом и негодяем был ее отец. Но Максим Викторович хорошенько ей растолковал это!

– Или ваш дед попросту забил несчастную до смерти?

Женщина отвела глаза, было ясно, что догадка Арсения очень близка к истине.

– Нас с сыном там не было. Как бы то ни было, он имел на это право. Отец Донны отнял дочь у Максима Викторовича. А сам Максим Викторович отнял дочь у негодяя.

– Да? И чем же в таком случае он сам лучше?

Мать с сыном снова переглянулись. Видимо, до сих пор им и в голову не приходило озаботиться этим вопросом.

– Теперь нам всем ясно, что произошло в далеком 1986 году в вашей семье. Но объясните: какое это имеет отношение к событиям, которые произошли недавно?

– Максим Викторович так переволновался, что не надолго пережил Донну. Он успел вернуть нашей семье те ценности, которые хранились в некоторых из ее тайников, устроенных еще ее папашей. Но в одном из них Максим Викторович нашел фамильный крестик, который сам когда-то надел на Ниночку и который отдал интенданту за последнюю порцию глюкозы. Это было последнее, что у нас было. И у несчастного исстрадавшегося человека случился сердечный приступ, после которого он так и не оправился.

– Мы отправили деда в больницу. И на другую ночь его не стало.

Это все было очень печально, но ровно никак не объясняло событий, которые привели в итоге к убийству Ольги Михайловны. Судя по молчанию, старуха с сыном тоже не спешили описывать их ход. И хотя Фима уже понимала, что эти двое могли и должны были иметь прямое отношение к этой смерти, она пока что не понимала, как именно все произошло.

– Это вы убили Ольгу Михайловну!

Слова вырвались у Фимы неожиданно и словно бы сами собой.

– Вы отравили ее! Вы неспроста зазвали Наталью Платоновну к себе жить, проявляли к ней заботу и внимание. Все это было неспроста. Все потому, что через нее вы следили за Ольгой Михайловной. Из рассказов вашей крестницы вы знали, что у Ольги возникли проблемы с обонянием после неудачно проведенного в лаборатории химического опыта. И вы сначала напоили Ольгу Михайловну, уговорив вашу крестницу помочь вам в этом деле, а потом подсунули своей жертве нашатырь! Дали ей бутылочку с лимонадом, в которой был нашатырь. Она глотнула и умерла. То-то, когда Наталья Платоновна узнала о смерти своей подруги, ей так резко поплохело. Наверное, она уже тогда догадывалась, как именно все произошло! Вот и сбежала от вас в больницу. Оставаться наедине с убийцей ей не очень-то улыбалось.

– Наташа ничего не знала. Я с ней своими планами не делился. Да и не крестница она мне никакая. Я даже не был знаком с ее родителями.

– Тогда кто же она вам?

– Никто! Просто мне надо было как-то незаметно подобраться к Ольге, вот я и использовал ее подругу в своих целях. Сначала навел кое-какие справки о ней. В частности, узнал, что родители ее давно умерли, близких родственников, кроме дочери, нет, но с дочерью отношения очень плохие, они почти не общаются. С зятем и того хуже. Да и не опасны мне были ни зять, ни дочь. Я опасался только тех людей из прошлого Натальи, кто мог помнить подробности из юности моей «крестницы». А таких рядом с ней не осталось. Значит, рассудил я, никто не сможет открыть ей глаза на то, что в детстве ее или не крестили, или крестил какой-то совсем другой человек.

– А если она сама помнила? Или родители ей рассказывали?