Народный Пётр. Полное собрание анекдотов и сказаний о Петре Великом

– Сумма, – говорит Симонов, – уступаемая голландцами, довольно велика, и что им по той цене ставить своих сукон не можно. Но сею казённою прибылью до основания разорятся все с толиким трудом и иждивением заведённые российские фабрики. И мы все, – продолжает Симонов, – должны будем их бросить, а обученные делу суконному люди разойдутся, – и как отвыкли они от крестьянских работ, то сделаются ежели не ворами, так, по крайней мере, ни к чему негодными тунеядцами. Когда же таким образом фабрики исчезнут и заводители оных разорятся, то вновь заводить их по прошествии десяти лет будет ещё труднее. Что ж тогда останется делать? Не принуждена ли уже будет казна у тех же самых голландцов доставать сукна, и такою ценою, какую они сами назначат? Из сего, ваше сиятельство, заключить можете, не во вред ли невозвратный мнимая сия голландцами обещаемая прибыль будет казне и всем нам? К тому же и то представить надобно, что если казна ныне и лишнее платить будет своим фабрикантам за сукна, то вся трата сия в том только состоять будет, что из казны перейдёт некая сумма в руки подданных, а не вывезена будет в иноплеменные государства. Богатство же подданных не есть ли богатство государственное?

Князь, выслушав сие и поблагодарив за то, отпустил его.

Между тем Сенат, не дождавшись от князя обещанного им изъяснения, чрез три дни донёс его величеству как о своём мнении, так и о несогласии с ними Долгорукова, от коего не могли они истребовать причин тому.

Монарх призывает его к себе и спрашивает: какие он имеет резоны несоглашению своему с товарищами его?

Князь пересказывает его величеству весь свой разговор с Симоновым и заключает:

– Вот те причины, для чего я несогласен с ними.

Великий государь, возблагодаря чувствительно за усердие его и поцеловав его в голову, сказал:

– Я не сомневаюсь, чтоб вы не были таковы и впредь.

И так помянутый голландцов проект был отвергнут.

А Симонов получил подобную же от признательнейшего государя благодарность. И должно себе представить, что великий государь не оставил, конечно, изъясниться подробнейше о сём с последним.

От суконного фабриканта г. Серикова

Анекдоты, касающиеся до государя императора Петра Великого, собранные Иваном Голиковым. Изд. третье, исправленное, дополненное и умноженное. М., 1807.

Правда важнее немилости

Великий государь, от самых нижних званий происходя по порядку из чина в чин, до 1709 года дошел в службах сухопутной до генерал-майора, а в морской до шаутбенахта. По сему последнему чину занимал он и место в присутствии Адмиралтейской коллегии и как шаутбенахт давал по очереди свой голос.

В одно время, быв он на работах адмиралтейских рассержен неисправностию корабельных мастеров, вошёл в Коллегию, сел по обыкновению на своём шаутбенахтском месте. И когда от прокурора Коллегии, которого место занимал тогда полковник Скорняков-Писарев, предложено было одно дело к слушанию, и государь начал по оному первый рассуждать, тогда прокурор, остановя его, сказал:

– Не вам, г. шаутбенахт, должно начинать, есть вас моложе, а по закону надлежит подавать голоса снизу, с самого младшего члена, и таким образом по порядку доходить до старшего.

Монарх, быв уже, как сказано, гневен, ответствовал ему:

– Как ты смеешь мне это сказать!

– Смею, – возразил прокурор, – ибо моя есть должность сохранять порядок законный.

– Знаешь ли ты, – сказал паки государь, – с кем ты так говоришь?

– С шаутбенахтом.

– Ты позабыл, что за дерзость таковую можешь потерять голову.

– О! – ответствовал прокурор. – Это голос государской. Но когда так, так пачто же гаерствовать: оставь сие место, оно не ваше, и займите свое (указав на место государево), тогда стану пред оным на колена, буду записывать карандашом все ваши слова и почитать их за именные указы государевы, которому я обязан беспрекословно повиноваться присягою, совестью и законом Божиим.

Прогневанному государю столь показались дерзкими все слова его, что он, в крайнем гневе и дрожащим голосом крикнув на него: «Молчи, дерзкий!» встал со стула, взял шляпу, вышел из присутствия, сел в свою одноколку и поехал во дворец.

Монархиня, увидя его в том сильном гневе, с нежностию спросила его:

– Что с тобою сделалось, батюшка?

– Бездельник Писарев одурачил и осрамил меня.

– Боже мой! – Ответствовала государыня. – Он уже не раз тебя оскорбляет. Для чего же вы не отлучите его от своей особы? Вы тем избавите себя от досад, которые от дерзости его могут и впредь тебе случиться.

– Не могу, не могу сего я сделать, Катенька.

– Для чего же не можешь? Ты государь.

– Не могу, – повторяет паки монарх, – он мне надобен, ибо всегда говорит правду, а сверьх того мог бы я тем устрашить других говорить мне оную.

Сие последнее произнёс он уже умягчённым голосом.

От почтенного старца князя Семена Сергеевича Львова. Доставил слышавший от него генерал-поручик Иван Матвеевич Толстой.