Народный совет

— Я обязательно стану королевой, когда вырасту, — со всей серьезностью пообещала Елизавета Эдуардовна.

— Ох, — с печальной улыбкой вздохнула мама, — только не в Северодвинске, зайка.

Но Елизавета Эдуардовна уже все для себя решила и с тех пор старалась вести себя соответствующе. Родные потешались над ней, называли барыней, отчего она убегала от их унизительных насмешек вся в слезах. Больше всего ее ранило предательство мамы, которая добродушно убеждала ее в наивности стремлений. Спустя десять лет, отчаявшись обрести поддержку и понимание, Елизавета Эдуардовна уехала за своей мечтой в Москву с намерением никогда не возвращаться.

Столица встретила двадцатилетнюю провинциальную девушку монотонной толкучкой в метро, обшарпанной съемной комнатой в Гольянове и еле-тлеющей в витринах модных магазинов надеждой на другую жизнь. Понеслись скорым поездом годы упорного труда. Сначала было невыносимо. Комнату Елизавета Эдуардовна снимала у древней, полуслепой старухи, страшной и жалкой. Ноги у нее были страшно опухшие, покрытые коростой и обвязанные вздувшимися венами. Перемещалась она редко и мучительно — больше дремала, утопая в мякоти посеревших, засаленных подушек, на лежанке, умещенной в дальнем углу на кухне. Старость и болезни лишили ее человеческих черт. Медленно раздувалась она вширь, превращалась в печальное, горбатое чудище, трепетно хранившее покой и некогда бесценный, а ныне пыльный хлам в своей убогой каморке, проросшей по стенам коврами, как мхом.

Иногда к бабке приходила соцработница Галдан. Елизавета Эдуардовна как-то столкнулась с ней, отпросившись после обеда с работы домой. Соцработница была расторопной и тихой. Умело ходила она за старухой, без раздражения. Ее гладкое, плоское лицо хранило отчужденное спокойствие, только в темной глубине остро глядящих, раскосых глаз то вздымались скованные ледниками вершины далеких горных хребтов, то разливались мягкой зеленой волной округлые долины. От присутствия соцработницы Елизавета Эдуардовна ощутила нервозный трепет внутри и поспешила спрятаться в своей комнате. Старуха же, истосковавшаяся от одиночества, тянулась к ласке соцработницы, ворковала с ней и умоляла плаксиво: "Боюся помирать, Галдан! Отгони смерть от меня! Отгони!"

Елизавета Эдуадровна услышала быстрые шаги из кухни в коридор. Соцработница порылась в сумке и вернулась обратно к старухе. Жесткие, ритмичные звуки в клочья разорвали тишину квартиры. Соцработница била в бубен, а следом ручьем о камни зажурчал ее низкий, хрипучий напев. Воздух дрожал и густел, пропитанный упруго тянущимся благозвучием древнего языка. Мир прислушивался к соцработнице, завороженный бойким тактом бубна. На секунду или две он раскрыл перед внутренним взором Елизаветы Эдуардовны туманное свое нутро, исполненное тайных помыслов. И она пошла вслед за своим будущим, куда влекли ее самые сокровенные чаяния. Там был блеск и свет, и уровень комфорта, который достигается в новом "мерседесе". Красивые, элегантные люди прогуливались по улицам, обустроенным по самым высоким цивилизационным стандартам — гранит, зелень и качественный свет. Они сидели в уличных кафе и любовались проходящими мимо своими же отражениями в витринах, зеркалах, глядели друг на друга с рекламы. Городская суета обратилась модным дефиле. Социум источал сладчайший аромат гламура, им же дышал. Каждый горожанин восхищался собой постоянно, но ненавязчиво. И среди блистательной публики Елизавета Эдуардовна нашла саму себя. Как уютно было ей, как легко и приятно. Видение оборвалось и реальность оглушила Елизавету Эдуардовну неукротимой тоской до звона в ушах.

Она выглянула из комнаты. Старуха развалилась на лежанке как принесенная на алтарь жертва. На губах у нее застыла блаженная улыбка. В коридоре собиралась уходить соцработница. Елизавета Эдуардовна вышла к ней и замерла в нерешительности. Слова застряли в горле и совсем не хотели вылетать из рта. Соцработница подняла на нее свои темные, холодные глаза.

— Мы тут нафиг никому не нужны, — сказала она тихо, сняв с крючка пальто. — Все только от нас и зависит.

Одевшись, соцработница ушла. Старуха через год померла, завещав, как выяснилось, квартиру соцработнице. Елизавете Эдуардовне пришлось съехать, но ей было уже все равно. Эти пять лет своей жизни она все равно хотела напрочь забыть. Невидимая сила провидения подхватила ее и начала выталкивать со дна того затхлого болота, где она томилась, вверх — на свежий, прозрачный воздух финансового благополучия, в пределы Третьего транспортного кольца. И еще спустя десять лет удачного брака с влиятельным человеком извилистый карьерный путь привел ее в просторный личный кабинет в бывшем особняке Нарышкиных.

— Или Юсуповых, — поправилась Елизавета Эдуардовна, отхлебнув свой клубничный дайкири, — в общем, что-то царское.