Народный совет

— Со всей документацией можно ознакомиться у нас в дирекции, — устало проговорил сотрудник из дирекции.

— Отсутствие документации на площадке — это тоже нарушение, — Марина Аркадьевна кивнула мне, — надо внести в акт.

Я послушно заскребла ручкой по бумаге.

— Вы срываете нам сроки! — взревел прораб, — провокаторы! Вам делать нечего? Идите работу себе найдите и не мешайте нормальным людям! — вопил он и даже тряс кулаками, но Мария Соловьева прервала его страстный монолог:

— Полицейский экипаж прибыл!

К нам возвращалась Псина в сопровождении двух сотрудников патрульно-постовой службы, облаченных в бронежилеты и с автоматами.

— Сейчас нас всех расстреляют! — встрепенулась Мария Соловьева. Однообразные препирательства заставили ее заскучать и она искренне приветствовала подоспевшее развитие событий. Прораб насупился, а специалист из дирекции напустил на себя утомленно-деловой вид, ожидая, видимо, тем самым обрести понимание, а может быть, даже сочувствие со стороны органов правопорядка.

— Товарищ лейтенант! Неустановленные лица ведут незаконные работы на территории парка, — обратилась Марина Аркадьевна к одному из полицейских.

— Все совершенно не так! — вмешался специалист из дирекции. — Эти жители, — он ткнул пальцем в нашу сторону, — мешают ведению работ по благоустройству парка.

— Но документов на благоустройство нет! — громко оповестила Псина стражей закона.

— Есть, — опроверг информацию специалист из дирекции.

— А вот и нет.

— Нет, есть!

— Нет!

— Есть!

— Заявление писать будете? — Уточнил товарищ лейтенант. Он равнодушно взирал на всех с высоты своего опыта борьбы с преступностью и явно не собирался вмешиваться в конфликт, ограничившись формальным мероприятием по приему заявления от лиц, полагавших свои права нарушенными.

— Обязательно! — приготовилась мстить Псина. Лицо товарища лейтенанта на секунду исказила мука, но он, соблюдая протокол, любезно пригласил Псину для заполнения бумаг пройти обратно к машине, предварительно убедившись, что у нее при себе был паспорт.

— Ну что ж! — Хлопнул в ладоши специалист из дирекции, просияв, — пусть полиция со всем разбирается.

— Минуточку! — осадила его Алена. Специалист из дирекции вновь потускнел. — Мы отсюда никуда не уйдем, пока работы не будут остановлены.

— Ладно, — сдался специалист из дирекции, — приходите завтра к нам в дирекцию. Мы вам все покажем.

— А работы?

Специалист замялся. Директор парка вряд ли похвалила бы его за такое самоуправство. Деньги на благоустройство были выделены, работы начались, сроки поджимали.

— Приостановим, — пообещал он с тяжелым вздохом.

— Тогда до завтра! — угрожающе попрощалась Алена.

Специалист из дирекции и прораб еще некоторое время совещались, отойдя от нас подальше. Я наблюдала за ними, отчаянно жалея, что не могу подслушать и не умею читать по губам.

— Надо искать проект на госзакупках и внимательно смотреть, что они там наворотили… — рассуждала Марина Аркадьевна вслух, ни к кому не обращаясь.

— У нас есть кто-нибудь внимательный в тех домах? — спросила Алена, глядя на высотки через дорогу от парка.

Воздух был влажным и душным. Облака с горизонта плыли почти черные и ветер доносил глухие раскаты грома издалека. Надвигалась гроза. Я шла домой уставшая и беспокойная. Вслед за моим домом кипучая и пагубная деятельность властей добралась и до милого моему сердцу парка, где я гуляла почти каждый день. Единственное место поблизости, где можно было почувствовать себя за городом и, проникшись спокойствием здешних столетних дубов, услышать вечный шепот мира, заглушенный за пределами парка шумом машин и уличной суеты.

Про остановку работ специалист из дирекции нам, конечно, наврал. Рабочие возобновили свой незаконный труд, как только прошла гроза. Об этом Алене тут же сообщила ее знакомая бдительная старушка и счастливая обладательница окон с видом на парк в одной из высоток. Нам пришлось по очереди дежурить до самой ночи.

Елизавета Эдуардовна всегда считала, что достойна большего. В детстве она любила крутиться перед огромным антикварным зеркалом в тяжелой, резной раме. Вместе с бухарским ковром, висевшим на стене в маминой спальне, и шкатулкой в виде маленького домика оно чудом сохранилось от прабабки с невразумительно-аристократической родословной. Темно-синее платье в мелкий белый цветочек, которое сшила для нее мама, казалось маленькой Елизавете Эдуардовне самым красивым на свете. Она любовалась им и собой в старом зеркале, пока мама вплетала голубые ленты в ее светлые локоны. Ласковые прикосновения мамы погружали Елизавету Эдуардовну в теплый и бескрайний океан любви, где она, как большая рыба, лениво парила, перебирая радужными плавниками, по счастливому и неторопливому течению жизни. И мама Елизаветы Эдуардовны любовалась назревающей красотой своей дочери, то мурлыкая засевший в голове мотив, то приговаривая нараспев:

— В каждой маленькой девочке внутри спит королева…

Елизавета Эдуардовна, затаив дыхание, прислушивалась. Слова несли саму собой разумевшуюся истину. Мир был таким, как говорила мама, а мама не могла ошибаться.