Народный совет

Свое детство я провела, играя в прятки в Крутицком подворье. Испещренный богатой резьбой зеленый теремок метрополита отпечатался в моей тогда еще зарождавшейся душе полным неосознанного благоговения ощущением древности. И будто бы благодать спускалась мне на плечи каждый раз, когда я пробегала через святые ворота. Потом можно было уйти до Новоспасского монастыря, кружить там вокруг пруда, а дальше, выйдя на набережную, долго брести до Кремля под матушкины байки из семейной истории. Когда я переехала жить к мужу, дух старой Москвы покинул меня, Москва оказалась далеко, хотя доехать до центра на метро можно было за двадцать минут. Я часто бывала там по делам, но просто так, погулять выбиралась теперь редко. Я больше не чуяла того уюта и тепла, что окружали меня в прошлом. Все время были какая-то духота и жар от лысых, закованных в плитку и гранит улиц, вонючий, перемешанный со смогом машин воздух, грязь и пыль на надменных фасадах и уныние запертых ворот там, где раньше можно было проскочить задворками. Хотелось спастись от торопливой, нервной толчеи, бежать от неприятного осязания себя чуждой этому месту — обратно в свой район, где деревья обступали и веяли прохладой, к тихим пятиэтажкам, опутанным желтыми артериями газовых труб, и пройти от станции метро насквозь дворами, где в пене кустов и цветов товарищески топорщили свои крашеные крылья лебеди из покрышек, множились розовые свинки из пластиковых бутылок и свисали с оконных решеток затейливые, самодельные кормушки для птиц. Вместо величавого духа старины здесь жила свойская самобытность, которая как мама — любила меня такой, какая я есть. Я перестала чувствовать себя москвичкой.

Сонным и полупустым стоял летним утром район по дворовым закоулкам. С первыми лучами солнца слышался скрежет жестких метел об шершавый асфальт. Пыль взвивалась в воздух. Дворники мели окурки, мелкий мусор и листву, громко перекрикиваясь между собой. Неразборчивая мелодия их речи переносила разум, еще скованный утренней дремой, в далекую, жаркую страну, где из белых глухих стен готовы были вонзиться в ослепительное голубое небо острые пики минаретов.

На перерыв дворники собирались у меня под окнами гостиной, щебетали, как воробьи, присев на низенькой, железной ограде между газоном и парковкой, и слушали свою музыку на телефоне, пока строгий окрик техника не разгонял их обратно по окрестным дворам. Следом раздавался треск триммера и тогда надо было срочно вставать, бежать на улицу — выгонять нарушителя семьсот сорок третьего постановления Правительства Москвы о правилах содержания и охраны зеленых насаждений.

Затравленным взглядом встречал понурый работник в оранжевом жилете требование немедленно прекратить косить траву неположенным устройством, огрызался, что газонокосилку ему не выдавали. Упрямство у него тут же пропадало, стоило только достать телефон и начать его снимать. Он поспешно отворачивался и бежал с места преступления, чтобы выждать подходящее время. Противостояние хитрости и бдительности шло с переменным успехом, пока, наконец, Жилищник не выигрывал, оставив после себя пыльную, серую землю, устланную засыхающими срезанными стебельками.

В то лето благоустройство улиц, массированное мощение и асфальтирование вырвалось за пределы Третьего транспортного кольца и покатилось пыльным комом по спальным районам. Череда беспокойных дней тянулась под бесконечный грохот отбойных молотков и вонь газующих грузовиков. Раздражение мое нарастало. Реновация, затем комплексное благоустройство нашего парка добавили мне седых волос. С мрачным интересом я рассматривала побелевший висок, стоя в ванной перед зеркалом. Шли разговоры о готовящемся законопроекте с упрощенной процедурой, по которой одним решением муниципалитетов можно было изъять земли вместе с жилыми домами под инвестиционное развитие территорий. Формулировка маскировала собой алчность стройкомплекса и стабильного будущего жителям нерентабельных пятиэтажек не обещала. Мэр, трезвонили телеграм-каналы, метил в федеральное правительство и шел этой осенью на свой последний срок, что заставит его команду выжимать из подконтрольной территории максимум прибыли на тот случай, если власть не получится передать спокойно по наследству.

Мой же жизненный план был смят страхом перед чем-то настолько могущественным, что можно назвать это злым роком или судьбой, если бы я не знала конкретных исполнителей поименно, а некоторых даже в лицо.

— Сергей Семенович! — укоряюще воскликнула дама. Она кинулась в кадр своей массивной грудью, глядя прямо и смело перед собой. — мы не можем больше так жить!

Глаза ее гневно блестели, а голос был высоким и сильным, как у плакальщицы на похоронах. За ней толпились жители из трех домов, оказавшихся впритык к строящейся сквозь столицу транспортной хорде. Перебивая друг друга и галдя, как сороки, они делились своими диагнозами, смертельной усталостью и бессонницей — тем, во что превратилась их жизнь, когда к ним под окна пришла лихая стройка шестиполостной автомобильной магистрали.