Нарушение морских коммуникаций по опыту действий Российского флота в Первой мировой войне (1914-1917)

Вопрос об объявлении блокады, организацию которой предполагалось передать на усмотрение российского морского командования, был возбужден по инициативе французского правительства в октябре 1915 г., после первых успехов английских подводных лодок в борьбе с германским судоходством на Балтике. Против выступило британское адмиралтейство, выдвинувшее два аргумента. Во-первых, такой шаг выглядел не вполне уместным на фоне протестов Англии против германских методов «подводной войны». Во-вторых, с окончанием навигации на Балтике английские подводные лодки выходили из игры — таким образом, не обеспечивалась «действительность» блокады, которая, по условиям Парижской (1856 г.) и Лондонской (1909 г.) деклараций, являлась непременным условием ее формального объявления. Сыграли роль и энергичные протесты со стороны нейтралов, в том числе Северо-Американских Соединенных Штатов, по поводу «неразборчивости» некоторых английских командиров-подводников.

Кроме того, официальный Лондон опасался дипломатических осложнений со Швецией, от благосклонности которой зависел транзит союзнических грузов через территорию нейтрального королевства. В этом смысле показательно обращение великобританского правительства к руководству российского морведа с просьбой принятия мер против «возможных нечаянных агрессивных действий против шведских военных судов» со стороны оперирующих на Балтике английских лодок[794]

.

Скептическое отношение к проекту французов вполне разделяли и в России — причем как в военных, так и в дипломатических кругах. Так, российский посланник в Стокгольме А. В. Неклюдов (приложение 27) вполне обоснованно опасался, что «Германия, лишившись выгод, вытекающих… для нее из шведского нейтралитета, не постеснялась бы принять все меры вплоть до насильственных, дабы заставить Швецию объявить нам войну»[795]. Резоны руководства российского МИД были сформулированы в одобренном царем всеподданнейшем докладе С. Д. Сазонова от 22 октября (4 ноября) 1915 г. (приложение 28). Полагая объявление блокады «при существующей обстановке мерою нежелательною и даже опасною

»[796], российское руководство не поддержало инициативу Парижа. Общее на сей счет мнение военно-политического истеблишмента было кратко, но емко выражено в помете, сделанной начальником Штаба ВГК генералом от инфантерии М. В. Алексеевым на цитированной выше депеше А. В. Неклюдова от 19 октября (1 ноября) 1915 г.: «Нужно оставить шведов в покое. Нам важен их нейтралитет»[797]

.

Правда, в коридорах адмиралтейства появилась идея пойти навстречу пожеланиям союзников и декларировать блокаду, не беря на себя труд ее фактического поддержания. В Морском министерстве ссылались на опыт англо-французских войн XVIII и XIX столетий, в ходе которых британские эскадры, случалось, месяцами не появлялись в виду блокируемого ими побережья. Однако ссылки на авторитет Дж. Родни, Р. Хоу, Дж. Джервиса, А. Худа и Г. Нельсона не показались убедительными шефу российской дипломатии. 25 октября (12 ноября) С. Д. Сазонов сообщил союзникам, что объявление блокады «было бы, несомненно, использовано как нашими противниками, так и враждебными нам элементами в Швеции для побуждения последней к выступлению против нас»[798].

Не желая портить отношения со Стокгольмом, российский кабинет был готов смотреть сквозь пальцы даже на реэкспорт из Швеции в Германию российского продовольствия и иных товаров. В январе 1916 г. временно главнокомандующий армиями Северного фронта генерал от кавалерии П. А. Плеве, получивший от своей разведки данные «об участии Швеции в снабжении воюющих с нами стран

», обратился к председателю Совета министров Б. В. Штюрмеру с ходатайством о прекращении всякого вывоза в сопредельное королевство. Однако правительство не поддержало этой меры, полагая, что последняя «вызовет в Швеции раздражение, которое может тягостно отразиться на снабжении армии и флота заказанными за границею боевыми и иными припасами». Как значилось далее в журнале Совета министров от 26 января (8 февраля) 1916 г., «эта сторона вопроса имеет столь существенное значение, что побуждает даже мириться с некоторой… утечкою предназначаемых для Швеции грузов в Германию»[799].