Нашествие

— Ты решил поступить в гвардию? — изумилась Мари. — Давно? Ты говорил об этом с Николя?

— Ещё нет. Поговорю! Так одолжишь?

— Что-нибудь придумаем, — пробормотала Мари.

— О! Спасибо тебе! Ты меня так выручила!

«Семь тысяч». Она стала спускаться по лестнице.

— Куда ты? — высунулся Алёша. — Только не говори maman и papa!

— Пить чай. Идёшь?

Но при слове «чай» Алёша позеленел, как дама во время качки, и кинулся к себе в комнату, как за борт. Донёсся звук рвоты.

Мари позавидовала брату. Самой хотелось вот так наклониться над умывальником или горшком — и вытошнить из себя всё-всё-всё и саму себя тоже.

«Надо уехать, вот и всё», — твёрдо нажала на ручку двери она и вошла в столовую.

Мама, папа и Оленька просияли навстречу. В начищенных боках самовара выгнуто отражалась уютная комната, кривые вазочки, чашки, тарелки на белой выгнутой скатерти. Мари села на отодвинутый лакеем стул. Звякали чашки, бормотали и плескали голоса. Мари думала о своём: «…И почему не говорить maman и papa про гвардию?» Она нахмурилась.

— Ты против? — громко удивилась мать.

Вопрос застал Мари врасплох, но отвечать наобум ей было не впервой, умение это было отточено на званых петербургских ужинах, и она покачала головой:

— Даже и не знаю.

Такой ответ обычно располагал собеседника развить свою мысль. «Заодно пойму, о чём шла речь». Но перебил отец:

— И что ж? — весело пожал плечами, намазывая горячую булочку маслом. Оно плавилось. — Просто вели управляющему продать…

Он запнулся на миг. Он уже не помнил сам, что было продано, что осталось:

— …что-нибудь. Вот и будут деньги. — И весело принялся жевать. — Пища богов.

«Деньги. Опять деньги». Мари взяла чашку, слишком пристально глядя на чай, волновавшийся коричневыми волнами в фарфоровых берегах.

— Что продать?

Скатерть топорщилась от крахмала. Солнце играло на серебряных приборах и стеклянных гранях. Жена была одета к лицу. Прислуга радовала глаз. Ничто не могло испортить ему настроения.

— Реши сама. — Он потянулся к сливочнику.

Оленька деликатно пилила ножом гренок, упираясь в него вилкой.

— Но, папа. — Мари решила объяснить всё сначала, на этот раз проще. Но как объяснить просто — чтобы не обидеть? Всё простое было грубым.

— А лес, например? — встряхнула кружевами на рукаве мать, берясь за чашку. — Все только и говорят об этом Шишкине. Он покупает лес как полоумный.

— Шишкин? — Мари не слыхала.

— Наш сосед. Теперь.

— А…

— Ты давно не была в Смоленске, дорогая. Бедный граф! Ему пришлось продать имение этому купчику.

— А…

— А самому поступить на службу.

— Боже, какой ужас, — закатил глаза отец. — Департамент, присутственные часы, чернила, вонючие коллежские регистраторы. Не дай бог.

— Бедняжка Ирина Сергеевна, — опять затрещала мать.

Мари уже поняла, что вряд ли вставит хоть слово, только и оставалось, что переводить взгляд с одного на другую.

— Всегда была такая авантажная, — вздохнул отец и тут же получил шутливый шлепок салфеткой.

— Была авантажная, — кивнула мать с простительным оттенком злорадства. — И вот подумать только: теперь чиновница. Ловко их этот купчик окрутил.

— Шишкин уже не купчик. — Отец отделил ножом ломтик мармелада. — Он теперь потомственный дворянин. Герб имеет. Государь пожаловал. За не знаю какие заслуги.

— Всё покупается в наши дни. Дорогая, передай печенье. А что государь пожаловал, не значит, что Шишкин благородный человек.

— Погоди, будет ещё графом!

Оленька молча жевала.

— Папа, — опять приступила Мари. — Этот лес…

Граф Ивин махнул салфеткой.

— Ах, милая, ну и продай Шишкину лес. Чем плохая идея? Раз он теперь вон дворянин. — Подмигнул жене: — Помещик! Наш брат!

Оба засмеялись. Оленька следом улыбнулась, как луна, которая сама не светит, а только отражает солнце.

— Папа, но…

Граф комически заткнул уши. Со смехом поглядел на жену. Та ответила любящим взглядом.

— Ах, Мари! — вскинулась. — За этой чепухой чуть не забыла совсем! Я очарована твоей шалью, в которой ты была на бале. Такая прелесть. Правда, Оленька? Вот и Оленька согласна. Я написала модистке в Москву. Заказала себе подобную.

— Мама, — в душе Мари ужаснулась. Только-только удалось кое-как стянуть края одной финансовой дыры, как проделана другая.

— Что, дорогая?

— Зачем же тратиться? Если вам нравится моя шаль, могу вам её одолжить.

Мать тряхнула локонами, нежно погрозила дочери пальцем:

— Когда весь Смоленск тебя в ней уже видел? Ах, Мари, ты такая простодушная. Ты совсем не представляешь, как строги здешние судьи. Мадам Песцова, например…

— О, дорогая, кстати! Когда мы были на спектакле у Песцова… Мари, у них очаровательный домашний театр. Очаровательный! Столько вкуса в декорациях, такие элегантные костюмы. Нипочём не скажешь, что всё это свои же Петьки да Машки. И я подумал…

Мари не сдержалась:

— Но папа! Вы же не думаете теперь завести свой домашний балет?

Все посмотрели на неё смятенно, будто Мари рыгнула за столом. Мать поджала губы:

— Конечно же. Нет. Дорогая. Твой отец не это имел в виду. Мы не из тех, кто живёт не по средствам. Речь о том, чтобы абонировать ложу.

— И Оленьку немного развлечём, — виновато добавил отец.