Нашествие

— Боюсь, я не вполне поняла, о чём вы, но вполне убеждена, что не желаю этого знать.

— Что-с? — не поверил Егошин собственным ушам.

Услышав звон колокольчика, лакей Яков выждал четыре вздоха за дверью. И только тогда вошёл. Генеральша Облакова сидела прямо. Егошин смотрел в угол. Из-под бакенбард ползли красные пятна.

— Пожалуйста, проводите господина Егошина. Он по ошибке зашёл с парадного входа.

Егошин был оскорблён, но выдавил усмешку:

— Но больше этой ошибки не повторю. К вашим услугам.

Лакей, который слышал всё от первого до последнего слова, про себя ухмыльнулся, безразлично-холодно поклонился:

— Прошу.

Мари так и осталась сидеть. Ей казалось, что если она только расцепит руки, то вся разлетится вдребезги.

— Господин Бурмин с визитом.

Мари видела, что горничная Анфиса открывает и закрывает рот — стало быть, ещё один визит.

— Да, — выдавила Мари, не сумев двинуть и шеей. — Проси.

И только потом звуки, которые произнесла Анфиса, сложились в слова, слова дошли до её сознания, и Мари уяснила их смысл. Но Бурмин уже вошёл, отдав горничной свою круглую шляпу и перчатки, и поклонился Мари с холодно-безразличным видом.

В передней Бурмин обдумал все возможные вариации: что сказать, с каким лицом. Выбрал наилучший: безразлично-вежливый. «В конце концов, — зло напомнил себе, глядя в окно и покачиваясь с пятки на носок, — она недолго огорчалась. И тут же выскочила замуж. Да не за кого попало. А за богатого наследника. И моего друга». Успокоенный этой мыслью, он не заметил, что не задал себе самый естественный вопрос: не проще ли было бы вовсе не приходить с визитом? И не слишком ли он — для человека равнодушного — озабочен тем, как показать ей своё равнодушие?

Просто знакомый. Просто ещё один визит. Всем скучно, но так у воспитанных принято, и оба они это, слава богу, понимают.

— Как мило, что вы пришли, господин Бурмин.

Но когда увидел её расстроенное лицо, набрякшие веки, морщину между бровями, то растерялся. Забыл все обдуманные вариации: и приличные, и невозможные. Разум и воспитание подсказывали сделать вид, что ничего не заметил. Но точно бес какой толкнул в спину, и с языка сорвалось искреннее:

— Простите мою бестактность. Всё ли хорошо?

Мари была готова к холодному безразличию. Даже к забродившей за годы злобе. Но не к этому. В груди начал расти, распирать шар.

— Нет. Да. Простите. Всё хорошо.

«Я рад», — следовало ответить и откланяться, тактично притвориться, что не заметил, оставить её одну, дать время прийти в себя. А потом забыть сюда дорогу.

Но тот же бес пихнул его опять — к Мари:

— Что-то случилось?

— Да… Нет. Ах, это из-за Алёши. Так странно… Я сегодня вдруг подумала, что он навсегда мой маленький брат с розовыми ручками, хотя я уже давно не могу его взять и поднять… — Она прижала ладонь ко лбу. — Какая глупость. Простите.

— Нет, я понимаю.

— Вы не знаете, что за господин Егошин держит игру на Болонной?

— Алёша у него играет?

«Я делаю не то. Всё это страшно неприлично, — ужаснулась она. — Зачем я всё это рассказываю — чужому человеку?»

— Да… Нет… Всё хорошо. Я просто немного устала. Говорю глупости. И думаю глупости.

— Я всё об этом выясню, — пообещал Бурмин, — и позабочусь об Алёше.

«Какого чёрта я несу — у неё для этого есть муж», — дёрнулся. Но этот наспех поставленный картонный муж плоско повалился.

— Боже мой, нет. Что вы. Я совсем не имела в виду…

Мари почувствовала, как против воли в её взгляде вспыхнула благодарность, и отвела его:

— Не слушайте меня. Всегда после балов несколько дней чувствую себя немного нездоровой. — Попробовала улыбнуться, пошутить: — Уже не юная барышня, увы, чтобы плясать ночь напролёт. Мамашам полагается сидеть у стены.

Но и эта кое-как выдвинутая ширма в виде семьи завалилась набок. Вышло жалко.

— На бале… — заговорил и умолк Бурмин. Сердце его тяжело билось.

Они смотрели друг другу в глаза.

Оба чувствовали одно. То же самое, что испуганно ощутили на бале: отсутствие между ними чего-то важного, и потому — какую-то тошнотворную свободу. Свободу сказать что угодно. Свободу что угодно сделать.

Оба ужаснулись ей.

Бурмин уже потянулся, чтобы взять её руку, но вдруг остановился, будто бес и здесь держал ухо востро: отвёл. И вовремя. Зашуршало поодаль платье, в открывшуюся дверь плеснули голоса:

— Бурмин! Как мило! Вот сюрприз! Лакей сказал: господин Бурмин. Ба!

Граф и графиня вошли в гостиную. Оба бдительно оценили мизансцену. Но Мари и Бурмина разделяло приличное расстояние, лица не выражали ничего. «Слава богу, — подумала мать. — Ещё не хватало».

— Здравствуйте, голубчик.

Они расцеловались с Бурминым, обменялись вопросами о здоровье — его, тётки Солоухиной; новостями тоже бы обменялись, да не было. Принялись обсуждать прошедший бал.

Мать бдительно поглядывала то на Мари, то на Бурмина. Что-то было не так. Но что? Оба сидели далеко друг от друга, друг на друга не смотрели — может быть, как раз слишком уж старательно. «Зачем вообще притащился? Голодранец. Постыдился бы сюда казаться. После всего», — но мать очаровательным смехом ответила на замечание гостя.