Нашествие

Оленька слегка порозовела, поскольку перевела эти слова верно: «Её ведь нужно вывозить, чтобы однажды выдать замуж».

— Ложа… это… — Мари кашлянула, — это замечательная мысль.

Ей захотелось лечь лицом на стол. Накрыть голову салфеткой. И никого не видеть.

Мари быстро проговорила, вставая:

— Прошу прощения.

— Что такое, дорогая? — засуетились оба. — Мари, ты немного бледна, душенька.

— Мы тебя чем-то расстроили? — Отец сочувственно заглянул ей в лицо, потом посмотрел на жену. Та пожала плечами, но подмигнула.

— О, нет-нет. Просто голова немного болит. С самого утра.

Оленька услужливо вскочила:

— Мари, я тебя отведу.

— Ничего, милая Оленька. Ничего не надо.

— Ах, милая, поди приляг.

— Прошу меня извинить.

Мари положила на стол салфетку.

— Я велю подать кофе тебе в комнату, — вдогонку пообещала мать. Потом повернулась к мужу, хитро прищурилась:

— Оленька, зажми свои невинные ушки. Шучу-шучу.

Оленька вскинула было ладони, но тут же их опустила. Графиня зашептала:

— О, голова болит… А что, если наша милая Мари опять в положении?

Оленька однообразно просияла — как привыкла сиять на любое известие: о покупке ли новой собаки, о продаже ли очередного крепостного семейства, о планах на обед.

Супруги с весёлым любопытством посмотрели на дверь, за которой скрылась дочь.

— Какая была бы прелесть, правда? Я просто мечтаю устроить здесь крестины. Может, они будут так милы и согласятся? Можно было бы уговорить её позвать в крёстные нашего душку губернатора.

Мари слушала этот щебет, стоя за дверью в полумраке.

Прислонилась лбом к косяку.

— Ваше сиятельство, — проговорил вельможный бас.

Мари выпрямилась. Красавец-лакей был похож на персидского царя и всем своим видом обещал, что так же невозмутимо-безупречно держался бы, даже если б конец света наступил или её сиятельство взбрело предстать перед ним голой.

— Да, Яков.

— Господин Егошин к графу Алексею.

Внушительная пауза говорила, что лакей знает о нездоровье молодого графа.

— Егошин? — Она слышала имя впервые.

— Велите не принимать? — понятливо предложил лакей.

— Нет-нет, пускай.

Лакей с достоинством поплыл обрадовать неизвестного господина Егошина.

Господин Егошин окинул лакея насмешливым взглядом, в котором читалось: «Экий жеребец. Спорю, по ночам ублажает старую барыню. За тем и куплен». Лакей сообщил, что её сиятельство изволят принять. Её сиятельство? Егошин прищурился: а это что за сюрприз? Лакей, всё это прочитавший в его взгляде более или менее верно, не двинул и бровью. Пригласил в малую гостиную и оставил дожидаться.

Но сам не ушёл. А затаил дыхание за дверью, которая вела в курительную. Он знал, что генеральша пойдёт из столовой и не застигнет его здесь. Он наклонился к замочной скважине: проверил обзор. Егошин как раз помещался в латунный контур. Вот он, голубчик.

Егошин не видел карего глаза, припавшего к замочной скважине. Он оглядывал комнату. А деньжата водятся, прикинул. Есть что продать. В городе поговаривали, что Ивины живут не по средствам, недалёк тот день, когда кредиторы протопчут дорожку и выстроятся в очередь, и Егошин хотел оказаться в ней первым. Первому платят почти всё. Последние рискуют получить три копейки с рубля. Или вообще копейку с червонца. Егошин не любил должников. Но это не значит, что не умел с ними обращаться. То, что Алёша Ивин выслал вместо себя парламентёра, да ещё даму, было дурным знаком. «Ну да разберусь. И не из таких вытряхивал».

— Господин Егошин.

Мари с первого взгляда не понравилась ему. «Выдра», — отнёс он её к одной из категорий, на которые подразделял дам, и учтиво поклонился.

— Чем обязана визиту?

— У меня до графа Ивина дело.

— Дело? Вы можете мне его изложить.

Егошин оглядел её взглядом, который ясно дал понять, что Егошин прикинул, какова она без одежды, и не нашёл это приятным. Но если и смутил Мари, она этого не выразила: её глаза по-прежнему смотрели сквозь него и мимо него, как будто на стул, стол или диван. Егошину захотелось толкнуть её ногой, пихнуть локтем, щипнуть — лишь бы заставить посмотреть на себя, выразить хоть какое-то чувство.

Поклонился:

— Охотно.

И принялся излагать. Он по-прежнему не мог поймать её взгляд, и это бесило его всё больше. Он говорил, смотрел на неё — и думал о своём, подогревая, разгоняя злость. Навидался таких дам. Такие до смерти боятся всего: долгов, болезней, блядей, особенно беременных блядей, внебрачных детей — всего, что может поцарапать фарфоровую поверхность собственного статуса. Сделать предметом сплетен в свете. Такие всегда платят. Не пискнув. Всю сумму. Причём всю сумму чистыми, новыми ассигнациями. Да и те передают уже в кошельке, через лакея, на подносе. Чтобы не запачкаться скверной. Мерзкая чистюля…

— С процентами выйдет девятнадцать тысяч восемьсот рублей, — с наслаждением выговорил он сумму. — Прикажете получить?

Он глядел на неё почти с обожанием. «Да ты у меня руками в говно по локоть полезешь. Ты у меня на коленях ползать будешь. Ты меня умолять бу…» Как вдруг эта клокочущая слизь будто ударила в глухую стену. Мари подняла и встряхнула колокольчик.