Нашествие

Они заговорили все разом, чуть ли не извиняясь:

— Ты пойми. На тебя мы зла не держим. Ванька виноват. Ваньку проучить надо. Чтоб неповадно было народ резать. Чтоб подальше держался.

Груша задохнулась. Обмякла. Собрала последние силы:

— Ой, не при детках… Не при детках…

— Ладно. Не ироды.

Её выволокли во двор. К сараю.

Набросили петлю ей на шею. Перебросили конец через балку. Схватились дружно.

— Эхма!

Отряхнули руки. Взяли инструмент. Пошли.

Босые ноги лизнул лунный луч. Балка поскрипывала. Тело покачивалось вокруг себя.

Глава 5

Ночь распалась, в сером, прохладном и рыхлом воздухе уже заливались первые птицы, солнце ещё не выглянуло, и Бурмину казалось, что у Облаковых он был не вчера (или, строго говоря, сегодня), а несколько дней тому назад, на прошлой неделе или вообще в прошлом месяце. Что же до происшествия с княжной Несвицкой, он и сам себе не смог бы объяснить, в чём оно вообще заключалось, ибо действовал машинально, как игрок отбивает летящий мяч, и уже забыл про Алину.

Заседатель Чирков жил на окраине, он спал, когда Бурмин остановил коляску и принялся колотить в ворота кулаком, лай дворовой шавки аккомпанировал его ударам, пока в приземистом окошке не мелькнул свет. Внимание самого губернатора, изволившего лично написать записку господину заседателю, перепугало чиновника до смерти. Он уж рад был съесть проклятую ассигнацию, которой подмазал его Егошин.

Бурмин оставил заседателя в конторе земского суда — как тот был, в ночной рубашке и колпаке, латаных и грязных. Заверенные бумаги на сделку с Шишкиным лежали за отворотом фрака. Пропотевший галстук противно холодил шею. Бурмин гнал что есть мочи в Мочаловку. Что самого Шишкина придётся будить ни свет ни заря, его не беспокоило. Только бы успеть…

— Ну же, — цедил сквозь зубы, хлопая вожжами, — ну же…

Лошадь вымоталась — её движения стали разлаженными. Бурмин надеялся, что сделает ещё хоть версту. Но лошадь сбилась на шаг, спотыкнулась. Колени мягко надломились, и лошадь, храпнув, повалилась на бок. Бурмин едва успел бросить вожжи и выскочить из завалившейся коляски на обочину. Его туфли промокли от росы. Он подошёл к лошади.

— А, чёрт…

Лошадь дёрнулась, чтобы поднять голову, но уронила её, лишь покосилась налитым кровавым глазом. Бока ходили ходуном. На потемневшей от пота шкуре клочьями дрожала пена. Бурмин стал торопливо отстёгивать сбрую, освобождать ремни, чтобы облегчить дыхание. Сунул палец за мягкую губу, вынул удила — и замер. Как тошнота, накатило дурное предчувствие, что всё зря. И дело было не в лошади.

— А что с… — «вашей одеждой», чуть не спросил Митя, но испугался ответа и возможных неприятностей, которым он мог открыть дверь.

Бурмин выглядел скверно. Глаза набрякли, от крыльев носа пролегли морщины, щёки усеяла щетина, одежда была нечиста. Наконец, от Бурмина… от Бурмина… воняло!

Митя испытал укол разочарования, даже чуточку презрения, и отвёл глаза:

— …Что Монтень? — закончил свой вопрос: — Как вы нашли его «Опыты»?

Бурмин беспокойно поглядывал на дверь:

— Что-то лакей давно не возвращается. Ваш отец спустится?

За дверью проносились торопливые шаги. Оба невольно прислушивались. Опять теряя нить разговора, и без того тонкую.

— Вы её прочли? — опять ухватился за неё Митя.

— Какую книгу?

Но тут за дверью кто-то ахнул: «Ах ты божечки мои! Ужасть!» И опять шаги. Митя слегка покраснел от досады. В дверь постучали.

— Прошу! — сердито крикнул Митя.

Вошёл учитель маленького Саши. Молодой человек был растерян:

— Боже мой, Дмитрий Петрович…

Митя и Бурмин переглянулись. Тревога передалась и им.

— Какое несчастье в деревне. Бедная Груша, женщина, которая жила на самой окраине.

— Что? — В голосе Мити задребезжало раздражение (вот ещё один надумал вывести его из равновесия). — Какая Груша? Я их по именам не знаю.

— Бедная женщина наложила на себя руки.

— Как?! — вскинулся Бурмин.

— Повесилась.

Бурмин чуть ли не за руки схватил учителя:

— Почему? Что случилось?

— Боже мой, Бурмин, — скривился Митя. — Вам правда интересны подробности?

Учитель пожал плечами:

— Нищета, я полагаю. Безысходность. Одна с тремя детьми.

Митя почувствовал, что вывалился из разговора и что Бурмин и даже этот учитель его осуждают. Митю это задело, поспешил обратно, изобразив интерес:

— Ну а муж её? Свёкры? Родители?

Глаза учителя стрельнули в угол. Нехотя вернулись на Бурмина, но тот глядел куда-то в сторону, был в своих мыслях.

— Ну, — потянул учитель, снова обратился к Мите, — мужа нет. Вроде бы.

— Помер? Сбежал? На заработках?

— Разное говорят. Скверный человек, по всему.

— А что же остальная её семья?

Учитель сделал вид, что не расслышал:

— Прошу прощения за дурные вести. Прислуга взволнована, никто не хотел доложить вам, поэтому я взял на себя эту миссию. Вашего отца нет дома, и я…

— Хорошо, хорошо, — скривился Митя. — Ступайте.

Учитель вышел.

Митя опять передёрнул плечами. Точно ему хотелось стряхнуть эти вести — забыть, что слышал.

— Дикие нравы, — пробормотал.

— Что же с её детьми теперь будет? — смотрел Бурмин на дверь, за которой скрылся учитель.