Наши в ТАССе

Стоит в двери. Не проходит.

– Ну, чего застряла на порожке? Чего облизываешься и молчишь? Ожидаешь щекотливых сообщений ТАСС? Да напрасно. Таковых он не передаёт.

– Тогда я кидаю свою новостёнку. Я приехала, чтобы ты не подумал чёрным мозгом, что я пошла к Риму. Вот тебе сало. Скорее жарь картошку.

– Я буду жарить в комплексе и картошку, и кой-кого…

– Вот! Вот! – кокетливо подолбила она меня кукишем в нос.

– Как хочешь, – говорю уклончиво. – Тогда не будет картошки.

– Ага! Ты хочешь уморить меня голодом! Уйду к Риму. У меня есть к кому уйти.

Теперь настала моя очередь, и я подношу ей кулак.

– Понюхай, чем пахнет.

– Могилой.

– Вот именно.

Она ест картошку и хвалит меня.

– Ты хорошо жаришь картошку. А Рим не может.

– Рим многое не может.

– В этом родство наших душ. Это и делает его героем в моих глазах.

– С каким наслаждением я бы дал этому герою в мордуленцию!

– Не связывайся. Он пэтэушник. Махался[265] со дня рождения.

– С кем связалась. То ли правительственный корреспондент, умеющий жарить картошку. Великое сразу не оценишь.

– Сегодня правительственный, а завтра – двадцать копеек на обед.

– Всё течёт, всё изменяется.

Я провожал её до дома в Лобне.

На проводы ушло четыре часа.

Любишь кататься, люби и саночки возить.

15 ноября

Под колесо!

Врага надо знать в лицо, а бить в морду.

А.Кнышев

Понедельник.

На всех парах настёгиваю в родную контореллу.

В ТАССе главное вовсе не работа.

Главное в ТАССе – до девяти ноль-ноль прошмыгнуть мимо постового ментозавра.

А там…

А там хоть вешайся от безделья!

Я сидел на рыбе, геологии, лесе и бумаге.

В кои-то веки приплывёт заметулька по какому-нибудь из четырёх моих министерств. Пишут-то с мест профессионалы. Корпеть не над чем. Иногда приходится позвонить в своё какое-нибудь ведомство и уточнить, новость ли пригнал корреспондент с места или нашёл топор под лавкой и про то простучал к нам наверх.

В общем, не запаришься.

И от безделья весь изведёшься, ожидая конца такого рабочего дня.

Ну вот просвистел я метеором мимо постового кентавра и наконец-то устало рухнул на свой трудовой пост.

Сижу. Отпыхиваюсь.

Не успел отдышаться – в приоткрытую дверь воткнула праздничную головку секретарша и грозно наставила на меня указательный палец с кроваво накрашенным ногтем:

– Под колесо!

У меня всё похолодело в животе.

Что я натворил? Когда успел? Вчера ж был выходной!

Еле плетусь за секретуткой и упало допытываюсь:

– Наш достопочтенный пан Колёскин хоть проснулся путём? Чего так с утреца пораньше тащит на цугундер?

– Соскучился по тебе. Места не находит…

Я и через порог ещё весь не переполз, как Колесов сразу на крутых оборотах:

– Ты что делал вчера?

– Кажется, отдыхал…

– А без кажется можно?

– Можно. Раз выходной… Отдыхал.

– Он отдыхал! – заорал Колесов, воздев руки и взор к потолку. Будто самому Вышнему докладывал о моём отдыхе. – Он отдыхал! – ещё громче, ещё авральней пальнул Колесов, словно засомневался, что его расслышали на небесах. – Понимаете, он отдыхал! – в гневе комментировал Колесов меня. – Вы слышали!?

С докладом наверх покончено и Колесов упёрся в меня бешеным взглядом:

– Говори, это кто расписывался? – и сунул мне под нос график дежурств на выпуске А. – Не думай год! Говори!

Я искоса всматриваюсь в каракули под его обкусанным, с кровавой трещинкой, ногтем и узнаю свою ненаглядную родную царапку.

Я не знаю, что и квакать.

В возникшую паузу в нетерпении влез Колёскин:

– Кстати, почему ты расписываешься лишь тремя буквами? Причём, пишешь чётко, ясно?

У меня малость отлегло.

Ну, если за этим дело тормознулось, так не грех же и просветить своего дорогого давилу.[266]

– Видите… Я после первой буквы имени пишу в подписи только первый слог своей фамилии. И в этом первом слоге весь я. Все мои инициалы фамилии, имени, отчества. А. Сан.

И точка. А что без завитушек, ясно пишу, так это от открытости души. Мне нечего мутить. Я весь на ладонке. У меня всё открыто, честно…

– Так, так! – в запале протакал Колесов. – Теперь скажи мне открыто и честно, что ты делал вчера?

– Болел! – теперь уже я торопливо крикнул, боясь забыть, что же именно делал я вчера.

– Так отдыхал или болел? Только открыто и честно!

– Открыто и честно. В комплексе. Отдыхал, болея…

– Это что-то новое! Но… Выпустил пар изо рта, сумеешь там, – он тоскливо глянул на потолок, – забрать его обратно?[267]

Я молчал.

Чёрт! С месяц назад я расписался за дежурство и забыл.

Как же выкручиваться? Какую песенку спеть?

– Скорую вызывал?

– Нет. У меня нет телефона. А дойти за километр до будки не мог. Послать некого было. Я живу один…

– Ну что мы тут будем наматывать круги? Не представишь оправдательную цидульку – там, – он скорбно поднял вверх палец, – тебя подвесят за племенные!

– Спасибо… – благодарно кивнул я. – Я могу идти?

– Можешь! Можешь!

Я кое-как домял трудовой день, не вставая со стула, и невесть зачем поплёлся в поликлинику.

– Знаете, – заныл я перед врачом, – я весь какой-то перееханный. Будто колесо тяжело нагружённого товарняка меня переехало. Всё болит… Даже волосы на голове…

Измерил я температуру.