Наступит день

— Дед мой переселился из Маранда, а я родился в Мараге, но нас прозвали марандцами. В Мараге бывал?

— Нет.

— Жаль! Замечательное место! Одни фруктовые сады чего стоят!

С большим воодушевлением стал он рассказывать о марагинских садах, о прелести цветущих абрикосов и в заключение пожаловался, что за последние три года ему не удалось побывать на родине.

— Не удивляйся, дорогой! — сказал он, заметив вопросительный взгляд Фридуна. — За эти годы мне с трудом удавалось сводить концы с концами, платить за комнату, учебу, питаться. Я никак не мог сколотить денег на поездку в родные места.

Звонок, возвестивший о начале занятий, прервал их беседу.

Следующая встреча состоялась через пять дней.

По окончании занятий Гурбан Маранди подошел к Фрпдуну. и они целый час гуляли по городу.

Из этой беседы Фридун выяснил, что у Гурбана в Мараге никого из родных нет, родители его давно умерли, а он прошел долгий трудовой путь от сапожного подмастерья до домашнего слуги. Лишь благодаря недюжинным способностям ему удалось в этих условиях окончить среднюю школу. С большим трудом добился он приема на юридический факультет.

Тяжелая жизнь и общительный, добродушный характер юноши возбудили в Фридуне уважение и симпатию к нему.

При третьей встрече Гурбан стал жаловаться на недостатки избранной им специальности.

— Откровенно говоря, я начинаю горько раскаиваться в выборе факультета. Какое право, опирающееся на принципы справедливости и правды, можно представить себе в обществе, где насквозь прогнили все моральные и нравственные устои? А там, где нет такого права, адвокат должен продать свою честь и совесть, оправдывая взятки и разбои, кровь и гнет. Лучше бы я избрал медицину!

Стараясь рассеять его сомнения, Фридун стал доказывать обратное. И добавил, что лучше умереть славной смертью за правду и справедливость, чем жить пиявкой, питаться кровью народа.

— Остерегайся, земляк! — сказал тот, выслушав Фридуна. — Страшное место наш университет! Помни, что самым опасным у нас считается мыслить. Берегись этого.

— А у меня опасных мыслей нет.

— Но ведь ты не из числа сытых счастливчиков. Разве твой отец коммерсант?

Услышав о том, что Фридун такой же одинокий бедняк, как я он, Гурбан Маранди сказал:

— Тогда я не верю, чтобы тебя не посещали "опасные" мысли… Ведь я придерживаюсь учения, согласно которому идеи, рождающиеся у человека, определяются его экономическим и общественным бытием… — Склонившись к нему, он продолжал почти шепотом: — Правда, это называется марксизмом и считается у нас самым еретическим учением. Лекторы просто дрожат от страха, излагая учение Маркса даже в самом куцем виде в соответствии с учебной программой. Излагают к тому же путано и неверно. Но мне оно кажется весьма убедительным. Как ты, земляк, смотришь на это?

— Меня такие вопросы не интересуют, — опасаясь до конца раскрыть себя, уклончиво сказал Фридун и под тем предлогом, что ему надо идти готовиться к занятиям, отошел от Гурбана. Однако Гурбан Маранди, окликнув, догнал Фридуна…

— Я говорил все это, считая тебя честным человеком, земляк! Помни это!

В Гурбане Фридун угадал умного, искреннего человека, который, однако, неосторожен, легко увлекается и не всегда умеет владеть собой. Последующие события полностью подтвердили его мнение.

Гурбан Маранди был всей душой против тирании Реза-шаха.

Однажды, в начале зимы, студенты во время перерыва прогуливались по двору; был здесь и Фридун.

Группа студентов стояла у высокого кипариса и оживленно разговаривала о чем-то, греясь на солнышке. Среди них Фридун увидел разгоряченного Гурбана Маранди и услышал его раздраженный голос. С горящими от возбуждения глазами Гурбан Маранди говорил стоявшему перед ним преждевременно ожиревшему, низкорослому юноше, который напоминал упитанного поросенка;

— Пиши, сударь! Поди напиши, что Иран представляет собой сплошной рай! Что здесь нет бедных и голодных, что нет ни угнетенных, ни угнетателей. Пусть весь мир придет полюбоваться на нас.

— Вы дурака не валяйте, сударь! — прервал его толстый студент. Значит, вы отрицаете, что наша нация благоденствует под скипетром его величества? В ваших жилах нет ни капли иранской крови, если вы способны говорить подобные вещи!

— Если иранская кровь обязывает закрывать глаза на страдания забитого народа, должен сознаться, этой крови в моих жилах действительно нет.

— Ладно, сударь! Значит, ее в вас нет, — угрожающе сказал низкорослый студент. — Посмотрим…

В тот же день Гурбана Маранди вызвали к ректору университета.

— Его величество Реза-шах является тенью аллаха, аллахом на земле. Благодаря его заботам мы заняты здесь изучением наук. Тебе надо преклоняться перед таким правителем, а не болтать всякий вздор! — начал поучать его ректор.

— Господин ректор, — почтительно ответил Гурбан Маранди, — ничего плохого или вредного я не высказал… Не могу понять зачем и кто вас побеспокоил?

— Ступай! Чтобы этого больше не было, иначе будешь раскаиваться! сказал ректор тоном, не допускающим возражений.

И Фридун и все другие студенты поняли, что с этого дня Гурбан Маранди взят под наблюдение.