Однажды вечером, встретив Гурбана Маранди случайно на проспекте Реза-шаха, Фридун посоветовал ему осторожнее и разборчивее выбирать тех, перед кем он так резко высказывает свои суждения.
— Я как в аду. Задыхаюсь в этой среде, — признался Гурбан Маранди. — Я видел и перенес все тяготы жизни и ничего не боюсь. Пускай проживу десять дней вместо десяти лет, но зато честно.
Фридун молча расстался с ним, решительно отвергнув мысль о вовлечении его в организацию. Но в глубине души он сокрушался об этом честном, но сдержанном юноше.
Ничто в мире не вызывало удивления у мистера Томаса. На Востоке он только утвердился в своем отношении к жизни.
И на самом деле, если бы можно было описать всю его деятельность за эти пятнадцать лет жизни на Востоке, то в этой записи не было бы нужды ни в восклицательном знаке, ни в вопросительном, все было правильно и закономерно, все шло по прямой линии.
Но сегодня мистер Томас переживал незнакомое ему чувство изумления. Дымя трубкой и расхаживая по своему кабинету, он весь отдавался этому чувству. Правда, оно мало отражалось на его желтом, как ширазская земля, лице. А его тяжеловесная фигура, как всегда, казалась неприступной крепостью.
Иногда он брал со стола листок и подносил к белесым глазам, почти лишенным ресниц. Перед ним была написанная Фридуном листовка.
Начиналась она так:
"Граждане! Слушайте! Слушайте голос правды! Не верьте реакционным газетам! Они только повторяют ложь и клевету Лондона! Они готовят человечеству новую кровопролитную войну и пытаются скрыть это от народа, переложить вину на отечество трудящихся всего мира, на Страну Советов. Мы, честные сыны иранского народа, считаем своим священным долгом открыть вам правду".
Далее в листовке в понятных для каждого выражениях разъяснялась подоплека начавшейся в Европе войны, раскрывались подлинные ее причины. В этой части Фридун использовал некоторые факты, услышанные им в передачах из Москвы.
Листовка заканчивалась следующим обращением:
Мистеру Томасу было не по себе: он не сумел предотвратить появление этой листовки. Это значило, что его могли отозвать из этой щедрой для него страны. В это тяжкое для империи время могли не посчитаться ни с его стажем, ни с былыми заслугами.
А стаж у него был достаточно велик; заслуги, как он полагал, тоже.
Мистер Томас принадлежал к числу тех англичан, которые посвятили всю свою жизнь Востоку. Еще в молодости он изучил персидский и арабский языки и постиг религиозные основы ислама. Не довольствуясь этим, он по книгам и из личных наблюдений составил себе — как он полагал — ясное представление о жизни и быте мусульманских стран, об их нравах и обычаях, а также о характере и привычках народов, населяющих эти страны.
Карьеру свою мистер Томас начал еще совсем молодым человеком в Индии, затем продолжал ее в Афганистане. Как раз с этим периодом его деятельности совпали восстания отдельных афганских племен, приведшие к низложению Амануллы-хана.
Спустя несколько месяцев после этих событий мистер Томас был направлен в Иран, где и пребывал до последнего времени.
Во всем Иране не было ни одного сколько-нибудь значительного пункта, который бы не был знаком мистеру Томасу. В Азербайджане, Курдистане, Мазандеране, Гиляне, Хорасане, в южных провинциях не было города, куда бы не ступала его нога. Всюду он имел знакомых и друзей из среды местных чиновников, помещиков и коммерсантов. Эти люди часто советовались с ним не только по вопросам коммерции и политики, но и о личных взаимоотношениях друг с другом. Мистер Томас был в курсе всех их дел, вплоть до того, кто с кем не ладит, кто с кем находится во вражде или дружбе, и часто мастерски использовал это.
Одним словом, мистер Томас был из тех англичан, которые воспитывались и выросли на многовековых традициях английской колониальной политики на Востоке и, усвоив эти традиции, обогащали и развивали их дальше.
В самом Тегеране мистер Томас запросто посещал дома всех более или менее видных представителей политического и делового мира. Перед ним были открыты двери всех аристократических домов и даже шахского дворца. В высшем свете его называли просто и дружески — "наш Томас", ибо он не только прекрасно знал иранские нравы и обычаи, но и выдавал себя за искреннего их приверженца.