Наступит день

Первое, что сразу бросилось ему в глаза, был резкий кричащий контраст между нищетой и богатством, голодом и избытком.

Политическая и умственная жизнь города имела не менее глубокие противоречия. Сразу открыть их было, конечно, трудно, потому что люди боялись друг друга, не доверяли никому, подозревали всех. Однако круг, в который попал Фридун, давал ему возможность близко познакомиться и с этой стороной жизни.

Особенно благоприятные условия представлялись для этого в университете.

Фридун вступил в университет с огромным душевным подъемом. Его тянула сюда в первую очередь не мысль об обеспеченной жизни в будущем, а надежда получить знания и закалку, чтобы смелее и тверже идти по избранному пути, быть полезным народу, лучше исполнять свой долг перед ним.

Вот почему, обсуждая с Курд Ахмедом, Ризой Гахрамани и Арамом Симоняном вопрос о выборе специальности, он без колебания остановился на юридическом факультете:

— Мой жизненный путь определен: это путь борьбы. Поэтому я должен изучить прежде всего юридические науки.

— По-твоему выходит, что я избрал путь, идущий против общественных интересов? — со смехом спросил Арам, который учился на медицинском факультете.

— Нет, мой друг, — серьезно возразил Фридун. — Общество подвержено и физическим, и духовным болезням, оно нуждается во врачах обоего типа — и в тебе и во мне. И потом я убежден, что медицина для тебя не узкая специальность, а оружие в борьбе за наше общее дело.

— В этом можешь не сомневаться.

Университетская жизнь еще более углубляла и усиливала освободительные устремления Фридуна, хотя нельзя сказать, чтобы программы Тегеранского университета были построены на основе передовых научных идей или преподавателями являлись прогрессивно настроенные профессора. Наоборот, этот университет, учрежденный в 1917 году, на протяжении всего своего существования находился под неусыпным наблюдением полиции. Здесь годами занимались отрицанием общеизвестных исторических истин, противоречивших интересам деспотической власти, и беззастенчивой пропагандой наиболее реакционных теорий, игравших на руку феодальным кругам. Религиозные догмы старательно вколачивались в головы студентов как некая специальная "наука", хотя в стране и не было недостатка во всевозможных духовных школах и институтах, которые в свою очередь усиленно сеяли фанатизм, суеверие и предрассудки.

Проведенная в университете в 1937 году реформа призвана была якобы содействовать "европеизации" этого высшего учебного заведения, но на самом деле привела к еще большему укреплению реакционных основ учебных программ, к еще большему преследованию сколько-нибудь прогрессивных течений в науке.

На юридическом факультете все преподаваемые предметы приводили к одному выводу, что деспотия Реза-шаха является наивысшим идеалом государственного устройства, что лишенные элементарных понятий о справедливости и человечности иранские законы представляют собой образец гуманности, что единственно прочной основой благополучия государства и счастья народа является монархия.

Студент, допускавший хотя бы малейшее сомнение в незыблемости этих "истин" или недостаточно усердствовавший в подкреплении их доводами и доказательствами, тотчас же зачислялся в "опасные элементы" и брался под усиленный надзор.

Особенно неблагонадежным считался юридический факультет, который прослыл рассадником "вредных" мыслей. На юридическом факультете волей-неволей приходилось знакомить студентов с экономическим положением, государственным строем и конституциями других стран. А это, естественно, приводило к нежелательным для власти выводам, способствовало зарождению среди студентов "опасных" идей, давало повод к теоретическим спорам между студентами если и не в самом университете, то за его стенами. Поэтому во время занятий на этом факультете строго пресекались всякие попытки доискиваться причин изучаемых явлений, а тем более не допускались никакие пререкания с лектором.

Фридун, наблюдавший на своем факультете мрачную картину полного подавления личности, все же находил среди студентов немало свободомыслящих и смелых юношей. Это были большей частью мечтатели, жаждавшие "подлинной свободы личности", искавшие более широкого поля деятельности.

Особенное внимание Фридуна привлекал своими резкими суждениями и смелым, независимым поведением Гурбан Маранди, — студент третьего курса экономического отделения юридического факультета.

Знакомство их состоялось не совсем обычно.

Однажды Фридун машинально расхаживал по обширному двору университета, с головой погрузившись в тоскливые воспоминания о родном, дорогом для него Азербайджане.

Неожиданно к нему подошел молодой человек невысокого роста, но крепкого сложения и заговорил с ним по-дружески, как со старым знакомым. Протянув Фридуну руку, он добавил, не дожидаясь ответа:

— Догадался, что ты азербайджанец, и не выдержал. Решил подойти и спросить, может быть, ты привез какие-нибудь новости с родины. Ты откуда?

— Из Тебриза.

— И прекрасно. А я из Мараги… Познакомимся!..

Услышав его фамилию, Фридун удивился:

— Почему же Маранди?