Наступит день

— Так зачем же вы побеспокоились и пожаловали сюда, господин Хакимульмульк? — ехидно спросил шах, впившись в везира глазами. — Или вы думаете, что мы скучаем по вашей благословенной физиономии?… Шестьдесят лет ослом прожил и все еще не выработал своей походки!

— Простите, ваше величество, виноват…

— "Простите, простите…" — передразнил его шах. — Второе ухо отрежу, тогда будешь знать.

Хакимульмульк, исподтишка наблюдавший за выражением лица шаха, заметил, как слегка дрогнули его губы в кривой улыбке. Реза-шах силился вспомнить двустишие, которое уже заставлял повторять своего везира по меньшей мере раз сто: "Осел… осел… осел…"

Убедившись, что не может восстановить двустишие в памяти, шах крикнул:

— Повтори же, как это сказано у поэта!..

Хакимульмульк быстро произнес двустишие:

Осел Иисуса побудет в Мекке

Останется тем же ослом навеки.

— Поэт посвятил эти слова ослам, подобным тебе, — сказал шах смеясь.

— Его величество изволит говорить сущую истину, — кланяясь снова ответил везнр.

— Ну, ступай за бумагами!

Хакимульмульк побежал за своей папкой.

Оставшись один, Реза-шах нервно прошелся по комнате.

Подавленное настроение общества, глухое недовольство, отголоски которого доходили до шаха сквозь толстые дворцовые стены, наконец бунтарские листовки — все это показывало, что продолжают существовать и действовать силы, которые Реза шах считал давно и окончательно подавленными.

Невежественные и тупые, по его мнению, народные массы он рассматривал как привыкшую к повиновению, слепую и бессмысленную силу: в руках настоящего правителя это лишь материал для свершения великих исторических дел. И вдруг оказалось, что эта слепая и бессмысленная сила не только проявляет себя, но и приводит в трепет "порядочных людей".

Шаху всегда казалось, что созданный им аппарат умело подавляет всех его врагов. Его армия во главе с тысячами офицеров, полиция, жандармерия, органы юстиции, министерства служат этой цели. Помещики, купцы, промышленники также способствуют подавлению масс. Он, шах и повелитель, опирался во всех своих начинаниях на этих господ, которые в свою очередь видели в нем свою защиту. И над всем царит его воля — воля "сильного человека".

Реза-шах смутно чувствовал, что если он не сумеет до конца вытравить эту вновь дававшую себя знать неукротимую силу, то рано или поздно потеряет власть и влияние. Тогда те самые купцы, фабриканты, помещики, что сейчас благоговейно склоняются перед ним, первые восстанут против него: "Уйди! Нам нужен более сильный повелитель!"

Но нет! Этого он никогда не допустит!

Реза-шах был невежественный, полуграмотный человек, с юных лет влезший в солдатские сапоги и военный мундир, не прочитавший ни одной книги, кроме военного устава, написанного с единственной целью притуплять сознание солдат, не знавший ни одной науки, кроме военной муштры. Поэтому он был убежденным противником науки, искусства и литературы, — в них воспевались не насилие, не деспотическое подавление личности, а, наоборот, гуманистические идеи и любовь к человеку.

Всякий, кто выражал более или менее свежую; глубокую логически обоснованную мысль или выдвигал что-нибудь новое, неизменно вызывал в нем раздражение.

Любимыми изречениями шаха были: "Где нет силы, не может быть и правды", "Человек по природе подчиняется только силе".

Вероломством, хитростью, лицемерием, а где надо кровью и террором, преодолев все встречавшиеся на пути к власти препятствия, он подчинил себе весь Иран. Когда же он достиг трона, в нем с особенной силой проявились все его наихудшие черты; властолюбие, жестокость, самодурство, грубость, лицемерие. Дорвавшись до власти, этот мелкий восточный деспот возомнил себя великим человеком, государственным мужем, мудрецом.

Эта вера в свою исключительность толкала самодура на немедленное проведение в жизнь любых "начинаний" и затей, которые возникали в его затуманенной голове.

Шах любил предаваться воспоминаниям о годах своего детства в Мазандеране, о своем вступлении при содействии дяди Насрулла-хаыа, опекавшего его семью, в казачий отряд царского генерала Ляхова… Быстрое продвижение по служебной лестнице…

Неизбежно воспоминания приводили его к двадцатым годам.

Заигрывание с народно-демократическими силами страны в сообщничестве с англо-американскими разведывательными органами, связь с Сеидом Зия и совершенный совместное ним дворцовый переворот — все это казалось Реза-шаху доказательством его величия и исключительности. Но сейчас даже эти мысли и воспоминания не успокаивали его…

Возвращаясь к шаху с папкой, Хакимульмульк столкнулся в приемной с серхенгом Сефаи и министром финансов.

— Как настроение его величества? Не очень гневен? — не скрывая своего страха, спросили они шепотом.

Хакимульмульк уставился в их посеревшие от испуга лица и вместо ответа покачал головой.

Войдя в кабинет, все трое склонились до земли, боясь поднять лица.

— Похоронить бы вас всех! — заревел Реза-шах, вставая со своего места. — Ты что за директор такой выискался? — обратился он к министру.

Министр финансов только еще ниже согнулся перед повелителем.