Не говори, что лес пустой...

Шофер подъехал прямо к входу, и все, быстро выгрузившись с помощью мужей, друзей и красноармейцев, заспешили к вагону. Посадку произвели в считанные минуты, стали прощаться, и тут не сдержалась и пожилая женщина Антонина Петровна, тоже пустила слезу. Мужья обнимали жен, бормотали слова утешения, наказывали беречь себя и детей.

Давлят одной рукой крепко держал Султана, другой прижимал Наталью, то склонял ее голову себе на грудь и гладил растрепавшиеся волосы, то утирал ей глаза ее же платочком, от которого исходил пряный аромат духов.

— Милая, родная, не надо слез, ничего страшного еще не случилось, все пройдет, и опять мы окажемся вместе, — говорил он горячо и сбивчиво, пытался даже шутить: — Ну, подумай сама, вдруг все обойдется, сколько слез пропадет зря?.. Будь сильной, любовь моя!

— Ты себя береги, — отвечала Наталья. — Пиши каждый день.

— Ты тоже… Из Москвы дай телеграмму, из Сталинабада… Как приедете, сразу напиши. О себе и Султане… Сын мой!.. — осыпал Давлят поцелуями Султана.

Тяжелым, гулким звоном ударил станционный колокол. Наталья спохватилась:

— Ой, фотографии забыла!..

— Нет, я положил тебе в сумку.

— Положил? Точно? А себе оставил?

— Себе прежде всего, — сказал Давлят, поднося руку к нагрудному карману.

Колокол ударил дважды, и громче, суматошнее зазвучали голоса, всхлипы, рыдания; пришлось, судорожно обняв в последний раз, торопливо покинуть вагон, и вот уже снова бьет колокол, и засвистел паровоз, и дернулись вагоны и пошли-поехали, набирая скорость, замелькав желтыми прямоугольниками окон… Часы показывали один час сорок пять минут. Шли новые сутки, близился рассвет нового дня — 22 июня 1941 года.

Всего два-три часа оставалось до начала вероломного вторжения гитлеровских орд на советскую землю, но мало кто знал и даже предполагал, что это произойдет так скоро. Неизбежность битвы понимали все. Страна готовилась к ней, крепила свою экономику и обороноспособность, повышала бдительность и боеготовность своих Вооруженных Сил. Тем не менее все надеялись, что войну удастся оттянуть, и когда Давлят говорил Наталье «все обойдется», он говорил искренне.

Да, неспроста дан приказ отправить семьи в тыл, но почему не объявлена боевая тревога? Значит, если не новая провокация тех, кто не оставлял мечты столкнуть нас с Германией, и если действительно возник острый конфликт, то он, наверное, решается дипломатическим путем. В крайнем случае сумеем дать достойный отпор врагу — в этом нет и тени сомнений, ибо воины все как один, от рядового бойца до генерала, преисполнены решимости отразить нападение, а понадобится — и бить агрессора на его территории. «Своей земли мы не отдадим ни пяди» — в этом был уверен каждый. Да и потом, в конце концов, неужели Германия, которая сама предложила заключить пакт о ненападении и на глазах всего мира торжественно взяла на себя вытекающие из него обязательства, — неужели она способна, опять-таки на глазах всего мира, нарушить соглашение? Это было бы верхом лицемерия, коварства и подлости!

Так размышляя, Давлят и его товарищи возвращались с вокзала в казармы, где в соответствии с приказом им надлежало находиться после отхода поезда, и эти раздумья несколько успокаивали. Удивительно все-таки устроен человек! Необоримы в нем чаяния на лучший исход в любой тяжкой ситуации, и самый малый проблеск надежды укрепляет его дух, смягчает тоску на сердце…

А время неумолимо приближалось к тому роковому часу и тем горьким минутам, когда обрушился на нашу землю страшный, беспощадный ураган войны. Вдруг загрохотали взрывы и словно бы раскололись земля и небо, закачались здания, полетели стекла, погас свет… Тотчас же затрезвонили полевые телефоны:

— Тревога, боевая тревога!..

— Немецкие самолеты бомбят город!..

— Горит нефтесклад!..

— Выдвинуться на передний край, занять боевые рубежи! Продвигаться быстро и незаметно…

Связь часто прерывалась, и те, кто был обязан поддерживать ее, выходили из укрытий и ползли под вой и грохот, осыпаемые землей и осколками. Они ползли вдоль всей нашей западной границы, в расположение всех приграничных подразделений и выполняли свой долг или погибали.

— Неужели война?! — послышался чей-то (Давлят не смог определить — чей) взволнованный голос.

— Да, товарищи, это война! — громко отозвался политрук Громов.

Давлят вел свою роту на окраину Кобрина, к Брестско-Минской автостраде. Наступил рассвет, но солнце не могло пробить завесу из дыма и пыли. В лицо дул ветер, пропахший гарью.

Едва лишь рота достигла позиций, как в небе появились самолеты с черными крестами на крыльях. Они летели относительно низко и то сбрасывали бомбы на дорогу, поля и леса, то поливали землю из пулеметов.

— Врассыпную, ложись! — крикнул Давлят.

Рота мгновенно залегла. Но, как видно, немцы все-таки успели засечь или, еще хуже, знали маршруты выдвижения наших передовых частей на боевые рубежи, ибо спикировали точно на цель. Все вокруг тряслось, гремело и выло, дышало огнем, и вспарывали землю под носом осколки, решетили пули…