– Ты, конечно, не упиралась? – улыбается, но как-то горько.
– Слушай, Лео-Кай, веришь или нет, но сейчас мне глубоко на всё это наплевать.
Он смотрит в глаза – ищет искренность.
– Как будто в другой жизни случилось. А потом потеряло всякую остроту. Мне бы выйти отсюда… знаешь? Сейчас все мысли только об этом. А остальное – ерунда.
– Выйдешь. Не сомневайся.
Мы молчим некоторое время, но ни на мгновение не отводим друг от друга глаза.
– Я против теории, что человек одиночка, – вдруг говорит. – Я не верю, не хочу верить, что чувства нам даны для спаривания. Я всегда жил с твёрдым убеждением, что мы парные создания.
– Где моя пара?
– Она есть. Поверь, она есть. Я знаю, что в некоторых случаях сложно не отчаяться и не перестать верить, но нужно искать в себе новые источники вдохновения. Он придёт за тобой. Рано или поздно придёт, как однажды я пришёл за Викки.
– Давно это было?
– Почти двадцать лет назад.
– И ты до сих пор её любишь?
– Больше, чем это. Она часть меня. Я часть её. Мы живём и встречаем много хороших людей. Иногда они не очень хороши, иногда совсем уж не хороши… – он усмехается, – мы находим новых друзей, но всегда остаёмся частью друг друга.
– Ей очень повезло.
– Я бы сказал, что повезло мне, а не ей. Нет, серьёзно! Ты не пробовала со мной жить – я невыносим в быту!
– Верится с трудом… – говорю, посмеиваясь, и радуюсь, что получается.
– Зря. Людей без недостатков не бывает. Знаешь, каким был мой первый подарок ей?
– Каким?
– Только пообещай не смеяться.
– Не буду, – а сама уже смеюсь.
– Я подарил ей махровые носки и даже не на Рождество. А, кажется, после. И мы уже даже не встречались, а жили вместе. Я полностью пропустил конфетную стадию. Вот целиком. Ты знаешь, я понял, каким был идиотом, только когда она заплакала. Самое страшное – не от горя, от радости.
Он старается придать своим словам мягкой иронии, но в глазах его – упрёк самому себе.
– Знаешь, – говорю, – меня ты этим не проймёшь. Мне мужчины вообще не дарили подарков. Никогда и никаких. Так что… получи я махровые носки на Рождество, тоже бы разрыдалась. Возможно в голос.
Борис в соседнем боксе почти уже не встаёт. Совсем молодой, двадцать три года ему. Как Лео. Хотя, Лео сейчас уже двадцать пять, но, когда мы познакомились, двадцать три же было. И когда я думаю о нём, он всегда такой юный и симпатичный в моей памяти. Хоть и грустный. Теперь уже больше мужчины в нём, конечно. А Борис всё ещё мальчишка. Его печень начала отказывать внезапно: ни гепатита, ни отравлений, как у меня. Просто жил себе, работал, учился, встречался с девушкой. А потом вдруг резко тошнота и боли в животе, вердикт врачей «нужна пересадка». Если бы не эпидемия, сейчас ему наверняка уже бы сделали операцию.
После ухода Кая я вижу, как Бориса вывозят из его бокса. Вечером, во время процедуры спрашиваю медсестёр, что с ним, и получаю ответ «умер».
Глава 33. Бывают ли у жизни сорта?
– Мне жаль, что ничего не вышло с Вашим другом, – сообщает мне прямо с утра мой врач.
– В каком смысле, ничего не вышло? С каким ещё другом?
– Ваш друг, Кай. Разве он не Ваш друг?
– Ну, мой. А что должно было выйти?
– Есть вариант живого донорства, как вы знаете. К сожалению, вы не подходите друг другу.
«Вы не подходите друг другу». Да неужели. А мне, вообще, в этом мире хоть кто-нибудь подходил?
– Ещё не хватало, – вздыхаю. – Очень хорошо, что не подходим. Я и сама бы не допустила. У него жена и двое детей. Один только родился недавно.
А второй приёмный. А это ещё ответственнее, чем свой. Потому что НЕЛЬЗЯ ВНАЧАЛЕ ДАВАТЬ НАДЕЖДУ, А ПОТОМ ОТБИРАТЬ ЕЁ! И не сказал же, главное, мне ничего!
– От этого живого донорства куча народа перемёрло!
– Неправда. По статистике один из тысячи.
– А один из тысячи – это мало? Я вот на ютубе смотрела видео про двух братьев-близнецов. Так вот, один брат отдал второму кусочек печени и умер через сутки из-за осложнений. А второй брат выжил, тот, у которого печень отказала, и как ему с этим жить? Он один был, а у брата-донора семья, четверо мальчишек.
– Считаете, жизнь того брата ценнее, у которого семья была?
– Да, считаю.
– Любая жизнь ценна.
– Любая. Конечно. Но если у человека есть любимые – ценнее.
Я просыпаюсь от шума. В моём боксе устанавливают вторую кровать – ещё одна страдалица, вроде меня, такая же жёлтая вся. С ней мужчина и девочка.
– Мест нет, в коридоре кладём людей. Придётся потерпеть соседку, – говорят мне медсёстры.
– Да я только рада буду! Вдвоём ждать смерти веселей! – объявляю, и моя новая соседка оказывается с юмором – смеётся.
– Мар, – представляется.
– Лея.
– А это вот муж мой Леннон и дочка Милли.