Не возжелай мне зла

– А если нет? Расскажете все полиции? И меня арестуют? – Разыгрывает браваду, но губы дрожат. – У них нет никаких улик, а я буду все отрицать!

– Я не угрожаю, пойми меня, Кирсти. Я хочу, чтоб ты осознала, что ты только себе делаешь хуже. Как бы ни было трудно, мой совет: брось это дело.

– Теперь вряд ли получится. Не смогу. – Она произносит шепотом: – Для меня это слишком важно.

– Вовсе не обязательно разбираться с этим одной. Я найду тебе человека, опытного в таких делах, вы поговорите, и он поможет. Поможет преодолеть себя. – Я берусь за ручку двери. – Давай встретимся завтра и все обсудим. – Выхожу в коридор и надеваю туфли. – Даю слово, у тебя все получится, ты избавишься от этих мыслей.

– Вы позвоните мне завтра?

– Да. – Я кладу руку ей на плечо. – Не беспокойся. Все будет хорошо.

13

Выбегаю из подъезда, мчусь к машине – и снова промокаю насквозь, – влезаю в машину, включаю на полную мощность обогреватель, и от меня пар валит так, что запотевают стекла. Жму на газ, гоню по улицам, кажется, нарушаю, но ведь опоздала на целый час, даже больше, меня давно ждут в участке. Фил с детьми небось уже там, ходит взад-вперед. И О’Рейли ломает голову, куда я запропастилась на этот раз.

Дрожащими руками вцепившись в руль, пробираюсь по вечерним улицам, забитым машинами, несусь на желтый, который сменяется красным, как только пересекаю перекресток. Водитель фургона истошно сигналит вслед. В машине уже жарко, но у меня зуб на зуб не попадает. Разговор с Кирсти выжал из меня все соки. Я все еще злюсь на нее из-за Робби, но мне ее уже жалко, ничего не могу с собой поделать. Временами она ведет себя как обиженный на несправедливость ребенок, не желает понять всю чудовищность собственного вранья, гнусность своей мести. Но порой сквозь ее недоверие и уязвленные чувства проступает личико маленькой девочки, которой сделали больно. Мне кажется, она нормально отнесется к идее проконсультироваться у психолога. Психотерапевтические сеансы не всякому человеку подходят, но, думаю, Кирсти, способной описать свои чувства, они помогут самой яснее увидеть ситуацию. Она должна не только примириться со смертью матери, но и с тем, что отец ее неизлечимо болен. И вряд ли долго проживет, это тоже станет для нее переломным моментом.

Подъезжаю к полицейскому участку и долго не могу найти свободное место. Приходится парковаться довольно далеко и бежать бегом больше сотни ярдов. Снова промокаю насквозь и наверняка, пока доберусь, буду заляпана грязью с головы до ног. Мокрые волосы липнут к черепу, как сахарная вата, на плечи стекает вода. Юбка, промокавшая уже два раза, теперь похожа на грязную половую тряпку, хлопает мне по ногам, с нее тоже течет мутная вода.

– Черт возьми, где ты пропадаешь? – кричит Фил, как только я появляюсь в вестибюле.

– Извини. Задержалась с больным.

– А почему не отвечала на звонки?

– Не могла, – говорю я резко и понимаю это, посмотрев на дежурного; впрочем, он здесь и не такое видел. – Иначе ответила бы, понятно?

– Смотри, вся промокла, с тебя течет, – хмуро бормочет он, качая головой, мол, балда ты, балда, что с тебя возьмешь.

Когда мы были женаты, мне казалось, что так он проявляет заботу обо мне, это звучало, словно покровительство старшего, сильного. Теперь я слышу в его голосе только неодобрительные, критические нотки.

– Где дети? – спрашиваю.

– В служебном помещении, телевизор смотрят. А я уже двадцать минут тебе названиваю.

– Извини.

– Эрика меня заждалась.

Остается только закатить к небу глаза, не могу удержаться. Он не замечает, уставившись в пол, крутит на пальце кольцо, подарок Эрики, перстень с печаткой, что там изображено, не разобрать, на лице его беспокойство.

– Детям новость не понравилась.

– Какая новость? – спрашиваю я, но до меня тут же доходит: это он о своей грядущей свадьбе.

– Как какая? – чуть не кричит он.

– Успокойся! – Я тоже повышаю голос. – Вспомнила, о чем ты. Прошу прощения.

Всего за пару минут я в третий раз прошу у него прощения. Пытаюсь взять себя в руки, поставить себя на его место. Он ведь старается быть хорошим отцом, а детям не нравится, что он снова женится. И сейчас он хочет, чтобы я помогла сгладить ситуацию. И я это сделаю. Не ради него, конечно, ради детей.

– И что они говорят?

Как только он рассказал о своих планах, Лорен кинулась в слезы, а Робби скрестил руки на груди и вообще рта не раскрыл.

– И оба молчали, за весь обед ни слова. Лорен ничего не ела. А Робби проглотил обе порции – и свою, и ее.

– Ну и молодец! – пытаюсь я внести в разговор живую нотку. – Прожорливый мальчик, никакие беды не вредят его аппетиту.

Фил выжимает из себя жалкую улыбку.

– Не знаю, куда их везти отсюда.

– Я поговорю с ними. Им нужно время, чтобы привыкнуть к этой мысли.

– Спасибо, – отвечает он смиренно. – Я тебе очень благодарен.

– Мы же с тобой взрослые люди! – стараюсь говорить весело и вдруг вспоминаю дневник Тревора.

Щеки мгновенно вспыхивают, глаза наполняются гневными слезами: передо мной во всей красе встает жуткий обман, в атмосфере которого я прожила с Филом восемнадцать лет, сама не подозревая об этом.