Небесный огонь

В один из дней сердитое солнце вырвалось из-под прозрачной глыбы неба и пробежало по пешему ярусу дымными языками сырого костра. Очутившись на аласе с увядшей травой, путники с облегчением вздохнули. После хищной стужи, что рыскала по оцепенелой тайге, показалась прекрасной даже эта пасмурная, тронутая осенним распадом земля. Но радоваться не пришлось: впереди простирались каменные завалы гигантского бурелома. Лес, убитый в глубокой древности, терялся в свинцовых далях. Извилистая тропка вела в проломленный посередине прогал.

Шли пешком. Оголодавшие олени еле тащили вьюки, покрышки яранги и шесты. Тропа раздалась и превратилась в дорогу, а поваленный лес – в диковинное ущелье, словно выстроенное людьми. Он был стесан с обеих сторон ровно, чуть ли не гладко. Перекрученные ветви деревьев вздымались высокими обливными стенами. Их неяркий рисунок с множеством оттенков серого цвета казался вырезанным искусными умельцами с левой, исподней стороны.

Илинэ обнаружила, что прихотливые узоры складываются в изображения какого-то нездешнего мира. Если хорошо присмотреться, можно было разглядеть смутные фигуры женщин, они танцевали, быстро ускользая из глаз. Молодые мужчины выступали на тонконогих конях из густо плетенных лоз и цветов. Одни картины уплывали в глубину чащи, взамен в сплошном витье возникали другие. Илинэ чудилось, что она слышит томные вздохи, шелест листвы и сонный шепот ручья… Наверное, ей, усталой, все это снилось.

Внезапно Кинтей затрясся, как жертвенный бык перед закланием, и взвизгнул:

– Череп!

На обочине впрямь лежал человеческий череп, рядом рассыпались кости. Кинтей рванулся назад… Поздно! Дороги позади не было. Когда и как она закрылась плотно, без единого зазора, никто не приметил. А картины на стенах зашевелились!

Беспрерывно змеились сплошные клубки. В них, струясь из извива в извив, стремительно перемещались чьи-то бескровные тела. Они неуловимо менялись местами, с рысьей мягкостью выпрыгивали на поворотах, смеясь дразняще, безумно и тихо. Бледные лица втискивались между ветвями в пустоты и причудливо искривлялись, заполняя их собою. В темных глазницах, точно на только что выкопанных стенах могил, вспыхивали крупицы вечного льда.

Кинтей упал на четвереньки и, воя, куда-то пополз. Седая пыль даже не взметнулась. Спящая мертвым сном дорога не ведала дождя и ветра, отторгала тени и не оставляла следов.

Илинэ в ужасе подняла голову к небу. Солнце юркнуло в подставленное ладонью облако, и стены исчезли. Дремучий хаос выпятил голые ветви-рога, усеянные струпьями задубелого лишайника.

Не скоро удалось Соннуку успокоить Кинтея настолько, чтобы он согласился идти.

На землю осела нерешительная полумгла – вялая и рябая. Окутав людей дрожащим туманом, не сумела и лиц сокрыть. Будто тучи мошки заклубились в дымчатом воздухе. Клоком беззвездной ночи слетела сверху стая черных птиц. Оленей птицы вроде бы не обеспокоили, но путники остановились. Глухой мрак взмахивал рваными крыльями. Повисшая в жидких сумерках кромешная темень, как провал в никуда, преградила дорогу.

Нежданное наитие торкнулось Илинэ в темя. «Я чувствую тьму, – поняла она. – Я чувствую тьму и слышу шум ее крыл. Я знаю, что она такое».

Беспросветная тьма была вылеплена из сгустков обид, горького разочарования, бессильной ненависти. Мелкие капли наветов, клеветы, злословия трепыхались рядом, как черные мотыльки. Хлопьями жирной сажи липли к тьме бранные слова. Сокрушительное человеческое зло сгущалось, обретало самостоятельность, плотность и облик. Ему уже было мало жестокости, которую люди приносят друг другу, оно возжелало крови. По краям непроницаемой дыры подрагивали лохмотья скверных мыслей.

Плотоядная тьма сковывала на месте, притягивала взгляд, как прореха в изломе времен… И она приближалась.

– Олджуна, – прошептал Соннук.

Зажмурился и, потерянный, одинокий, словно забыл, где находится, забормотал:

– Олджуна, Олджуна, Олджуна! Я искуплю обиду. Я стану успешным, я получу полноценный Сюр!..

Илинэ закрыла глаза.

Соннук продолжал глубоким голосом, с такой безграничной нежностью и тоской, что у Илинэ сжалось сердце:

– Матушка Урана! Бедная моя матушка!

Потом он перестал что-то говорить, а только повторял и повторял два имени, будто призывая их на помощь.

Илинэ зажала ладонями уши… и запамятовала о злой тьме. Перед глазами закружились объятые лучистым светом любимые и родные, близкие… мучительно далекие… юрта с травяными узорами… зеленые аласы, небесные чаши озер, реки и горы Элен.

Стоя перед распахнутой бездной, люди бежали в странное исповедальное забытье. Так, спасаясь от болезненных трещин в судьбе, выросшие дети бегут в отчий дом. Илинэ не смогла бы сказать, почему дорогие имена и названия, обычно не произносимые громко, превратились в единственно верное заклятие. Не ведая о том, все милое сердцам сошлось вместе, чтобы объединиться в могучий оберег.

Выдохшись, они замолчали и открыли смущенные глаза. Лица были мокры от слез. Не стали стеснять друг друга взглядами, смотрели вперед, где рябились неуверенные, крапчато-серые сумерки. Тьма улетела.