Неизвестность

С этого дня я приходил в класс раньше всех. Садился и ждал, что когда-нибудь Вера придет сразу после меня, и мы окажемся вдвоем.

Я представлял: вот она входит. Я скажу:

– Здравствуй.

Потому что Вера тоже так говорит. Она не говорит: «Привет!» или «Здрасьте!», не машет всем рукой, как многие другие. А некоторые входят в класс молча. Вера говорит полностью: «Здравствуйте!» Если я буду один, она только мне одному скажет: «Здравствуй». И я ей скажу: «Здравствуй».

А что дальше?

Фантазии разыгрывались сами собой, будто без моего участия.

Она садится рядом и говорит:

– Давно хотела с тобой подружиться. Ты умный.

– Ты тоже, – скажу я.

Нет, не так. Мужчина должен проявлять инициативу. Я первый скажу:

– Давно хотел с тобой подружиться. Ты умная и красивая. Давай сидеть вместе.

Полная ерунда. Людмила не позволяет садиться как кому вздумается, всех распределяет сама. У нее система: слишком бойких на первые парты, чтобы не очень крутились, двоечников рядом с отличниками – пусть двоечники перенимают умение учиться. И обязательно чтобы мальчик с девочкой, потому что когда мальчик и мальчик или девочка и девочка, слишком много у них между собой общего, это отвлекает от уроков. Какой именно мальчик и с какой именно девочкой, Людмила решала исходя из каких-то своих, никому не понятных соображений. Правда, девочек в классе было больше, поэтому Вера сидела с Мариной Сергеевой, маленькой, вертлявой, болтливой и сразу же обидевшейся на Веру, потому что та не пожелала вместе с ней вертеться и болтать.

Я перебирал десятки вариантов: как войдет Вера и о чем мы будем говорить. Но пока все оставалось в выдумках, ни разу мы не оказались вдвоем. Приходили другие. Я ждал. Каждый день я видел Веру и не мог к этому привыкнуть. А самый любимый момент – когда она входила в класс. Я с кем-то говорил, давал списать домашние задания, листал учебник, но у меня было как бы два зрения, одно здесь, со всеми, а другое не упускает двери ни на секунду. Вера входила – и будто светлее становилось в классе. Или, наоборот, темнее, а свет окружал только ее – белое лицо, синие глаза. И что-то во мне начинало слегка жечь, где-то под ложечкой. Подмывало, услышал я как-то и запомнил. Да, подмывало – чем-то горячим.

И весь школьный день был счастливым уже оттого, что Вера рядом, хотя были для счастья и другие причины. Много.

А когда она болела и ее не было, я придумывал, что вот пойду мимо ее дома, она позовет меня из форточки и попросит зайти, чтобы я сказал ей домашние задания. И я признаюсь ей в любви. Или: ей надо срочно перелить кровь, но подходит только моя, из меня берут кровь и вливают ей, она выздоравливает, а я умираю, она плачет над гробом и жалеет, что не успела сказать, как меня любит. Или наоборот, умирает она, я стою над гробом, не плачу, держусь, молча жалею, что не успел сказать, как я ее люблю.

Я был фантазер и сочиняльщик. Когда загноилась пораненная ступня и ее забинтовали, сказал Ромке по секрету, что под повязкой у меня уже не своя нога, а протез. Ромка и верил, и не верил, очень просил показать. Если снять повязку, может отвалиться, сказал я.

Или случай с подаренным родителями игрушечным грузовиком «Волгарь». Я играл в него сам и давал друзьям. Перед сном поставил машину на подоконник рядом с кроватью, смотрел и думал, что это теперь моя любимая вещь. А вдруг пропадет или сломается? Или украдут? Вот будет беда. И тут же почему-то захотелось этой беды. На следующее утро я пошел к сараям и спрятал машину за ними, в кустах. А друзьям сказал, что «Волгарь» украли.

– Эх, вот дурак! – рассердился Корней.

– Я нарочно, что ли?

– А где оставил?

– Во дворе.

– Я и говорю: дурак!

Костян промолчал, я еще вчера заметил, что он завидует. Значит, теперь радуется. А Ромка от души сочувствовал.

Корней решил найти вора. Пошли дворами, останавливали всех и спрашивали. Поймали маленького Витьку Сергучева, который, как все знали, любил поворовывать по мелочам, Корней устроил ему допрос, а потом сказал, что словами ничего не добьешься, надо пытать. Повели Витьку в чей-то недостроенный сарай, там Корней нашел кусок проволоки, обмотал руки Витьки, поставил его перед собой, начал щелкать его в нос и кричать:

– Признавайся!

– Не брал! – вопил Витька.

– Не ори. Зачем орешь? Признавайся!

– Не брал!

– Не ори, сказано!

Я не знал, как это прекратить. Вместо беды получилась глупость. И тезку-Витьку было жалко.

– Да не брал он, в самом деле, – сказал я.

– А ты откуда знаешь?

И Корней продолжил веселую пытку.

И тогда я сказал, что мне надо срочно домой. Побежал к сараям, чтобы взять машину, принести и сказать, что она опять появилась. Кто-то подбросил, наверно.

А «Волгаря» не оказалось. Нашли и взяли.

Я побежал обратно, но в сарае никого не было. Потом я узнал, что Витька вместо машины предложил отдать часть своей коллекции спичечных этикеток. И Корней согласился, хотя этикеток никогда не собирал.