Нелюбимая

— Зацепин, у тебя крупные проблемы с головой. Я не предавала тебя! Не изменяла тебе! Когда же ты это уже поймешь, черт бы тебя побрал! Саша мне безразличен! Понимаешь?! Любит, не любит, всё равно, слышишь?! Ты до конца жизни будешь меня во всём винить и подозревать?! Не надоело уже?!

— Надоело! Еще как надоело! — Герман стал на ноги и потушил сигару, буквально раскрошив ее в пепельнице. — Но что ты мне прикажешь думать?! Все наши ссоры из-за этого Ломова! Он меня достал! Своими руками его удушил бы или того хуже сделал.

— Ты превращаешься в монстра, Герман. Твои же страхи уродуют тебя. И знаешь, порой находиться с тобой рядом становится невыносимо трудно. Я просто устала. Ты совсем не любишь меня и ребенка тоже. Тебе всего лишь нужен наследник, потому что это логичное решение, потому что так принято у нас — иметь детей.

— Это полная чушь, — прошептал Герман. Его лицо вдруг исказила маска боли.

— Человек, который любит, не будет так себя вести. Не станет срываться и обвинять во всём, в чём только можно.

— Именно любовь к тебе и заставляет меня сатанеть от ревности, — Герман сделал шаг в мою сторону.

— Нет, — я вытянула руку вперёд, — стой, где стоишь и не приближайся. Ты любишь только себя и крутит тебя только от твоих эгоистичных желаний. Всё должно быть по-твоему, все обязаны подчиняться тебе. Ты и нашу дочку тоже под контроль возьмешь, когда она родится? Да?

— Арин, всё не так как ты думаешь.

— А я уже и не знаю, что думать, — жму плечами и чувствую, что комок подступил к самому горлу и мешает дышать. Только бы не расплакаться. — Ничего у нас с тобой не получается. Несмотря на прошедшее время, мою беременность, мы всё так же стоим на месте. Не знаю, что нам делать, но жить я с тобой не хочу. Дело здесь не в Саше или еще в ком-то. Просто не хочу. Я сдаюсь. Правда, — меня вдруг охватило такое давящее бессилие, что даже двигаться нормально не получалось. — Мне тебя не изменить, Герман. Не вытравить из твоей души ревность и страхи. Так больше продолжаться не может, иначе это плохо кончится.

— Понимаю, — тихо отозвался Герман, спрятав руки в карманах домашних штанов. — Я всё прекрасно понимаю и, наверное, ты права. Мы слишком далеко зашли.

— Это тупик. И знаешь, осознавать такое жутко больно, — я быстро вытерла навернувшиеся на глазах слёзы. — Когда ты привязываешься к человеку, когда влюбляешься в него, а всё складывается таким печальным образом, становится адски больно.

— Арин, что я могу сделать для тебя? — голос Германа дрогнул.

— Ничего. Мне совершенно ничего не нужно. Просто оставь в покое, — через силу выдавила я из себя ответ. — Хотя нет. Знаешь, кое-чего я всё-таки хочу, чтобы мы развелись. Тихо-мирно развелись и каждый вернулся в свой мир и прекратил причинять боль, — я развернулась и аккуратно накрыв руками свой живот, поплелась к себе в спальню, глотая слезы и ощущая в себе отравляющую пустоту.



15.

— Я съеду из дома на некоторое время, чтобы… Чтобы и ты, и я немного обдумали ту ситуацию, которая сейчас между нами сложилась, — заявил ранним утром Герман, бесшумно появившись на пороге моей спальни.

За всю ночь я ни разу не сомкнула глаз и, судя по помятому виду Германа и темным кругам, он тоже не баловал себя сегодня сном. Теперь этот человек стоит напротив меня, прячет уставший взгляд и не может найти своим рукам место: то в карманы брюк прячет, то заламывает. Нервничает, причем, кажется, намного больше чем я. Мне тоже нелегко, только вот никаких физических и эмоциональных сил не осталось, чтобы хоть как-то показать свои переживания.

— Хорошо, — получается болезненно равнодушно. — Только вряд ли это что-то изменит между нами.

— Может быть, но сейчас лучше сделать именно так. Дом в полном твоем распоряжении. Водителя оставлю, Евгения и несколько горничных продолжат заниматься своей работой, — голос Германа звучал непривычно неуверенно и как-то безжизненно, будто всё за него говорил робот. — Ты будешь под надежным присмотром.

— А сам-то куда? — устало спросила я, сжимая в руках край одеяла. Только эта незначительная деталь выдавала моё внутренние состояние.

— В охотничьем домике побуду.

Повисла неловкая пауза. Боль была слишком сильной, слишком ощутимой и свежей, чтобы попытаться всё сейчас переиначить. Я не могла видеть Германа и была рада тому, что он принял решение уехать. Нам, действительно, нужно время, иначе в самом деле сойдем с ума.

Герман глянул на меня и показалось, будто он хочет ещё что-то сказать. Такие мелочи всегда интуитивно ощущаешь, но он промолчал, развернулся и просто ушел. Хорошо, что муж сделал именно так. Слова сейчас были как никогда лишние.

В душе всё переворачивалось и бесновалось. Весь день я пробыла в своей комнате и отвергала любое предложение горничной что-нибудь съесть. Обида беспрерывно росла в моей груди и вскоре достигла просто немыслимых масштабов, когда ее уже трудно уместить в себе, когда хочется вскрикнуть, дать хоть какой-то выход для нее, но только вот связки предательски отказывались работать.