Ненависть

Женя пошла дальше. Хутор млел от жары под полуденными лучами солнца. Казалось, все живое куда-то попряталось. Нигде не забрехала собака, нигде не кудахтали куры. Мертвым видением открывались улицы, образованные казачьими куренями. Охваченная полуденным дымком раскаленная земля трепетала миражами. Женя шла по знакомым улицам и не узнавала хутора. Большинство хат стояло с запертыми дверями и забитыми досками окнами. Ушли что ли куда казаки или… умерли?.. Плетни были повалены, и за ними были дворы, поросшие полынью, лопушником, крапивой и чертополохом. Из гущизны сорных растений тут и там гордо поднималась стройная в седом пуху мальва, покрытая нежными, розовыми цветами. Везде была тишина. И чудится это Жене или и точно так – смертным духом мертвого тела несет от хутора.

Она издали увидала большой дом тети Нади с высоким крыльцом под железной крышей. Коричневая облупившаяся давно некрашенная крыша возвышалась над густо разросшимися кустами сирени. За плетнями виднелись амбары. Их железные некрашеные крыши горели на солнце нестерпимым блеском. Уличка повернула – показались ворота куреня, над ними на двух высоких дрючках была распялена полоса красного кумача. Солнце съело его первоначальный цвет, и он стал белесо-розовым, местами полоса была продырявлена, сморщена и запылена. По ней большими черными печатными буквами было выведено:

– Колхоз имени Карла Маркса

.

Вот оно, в какую глухую, степную, казачью даль занесло имя немецкого еврея!.. Вот кто теперь владеет домом, великими трудами, слаженным Тихоном Ивановичем, где столько прекрасных летних каникул, бывало, проводили Женя и Шура.

«Колхоз имени Карла Маркса»!

Да лучше этого ничего нельзя было и придумать, чтобы унизить, опозорить и издеваться над донскими казаками?..

В раскрытые ворота были видны беспорядочно разбросанные по двору садилки, травокоски и жнейки. Над дверями дома и работницких хат были вывески. Там, где жил работник Павел, было написано: «кредитное товарищество». Какие-то люди ходили по двору, и у крыльца было прислонено несколько велосипедов и мотоциклетка.

Было очевидно, что тети Нади здесь не могло быть, и Женя не знала, что же ей делать? Она услышала сзади себя шаги. Оглянулась – ее нагоняла молодая девушка в платочке, в короткой юбке, с босыми ногами. Она катила с собою велосипед. Женя вспомнила, как когда-то она сама так ходила с велосипедом по гатчинским аллеям и точно ощутила приятную тяжесть и катящуюся податливость машины. И это почему-то внушило ей доверие к девушке, и она спросила ее:

– Скажите, милая, где теперь живет Надежда Петровна Вехоткина?..

Девушка остановила велосипед. Женя увидела серьезное не по годам, сосредоточенное лицо, суровое и преисполненное словно некоей важности. Узко поставленные глаза пытливо оглядели Женю, ее запыленные ноги, котомку, загорелое, обожженное за день солнцем покрасневшее лицо.

– Вехоткина живет теперь в бывшем доме Колмыкова. Может, знаете, это сейчас же за колхозом?

Девушка показала на соломенную крышу, чуть видную за фруктовым садом тети Нади.

Женя сейчас же и вспомнила, что и точно за садом Тихона Ивановича жил его друг, кум и однополчанин, хуторской атаман Колмыков. Но она не посмела спросить девушку – ее строгий вид не располагал к расспросам – жив ли Колмыков и почему тетя Надя очутилась у него? Она, впрочем, сейчас же догадалась, если на хуторе произошло обобществление и курень Тихона Ивановича взяли под колхоз, – надо было куда-нибудь девать его семью.

Тенистой тропинкой Женя пошла к хате, стоявшей в глубине заросшего сорными травами двора. Она постучала в тонкую дощатую дверь. Никто не отозвался. Дверь не была закрыта, но только притворена, и Женя открыла ее.

XI

В светлой хате, пронизанной жаркими, золотыми солнечными лучами, за чистым, белым столом, на лавке сидело странное существо, которое с трудом можно было принять за человека. На тонкой морщинистой, почти черной шее, где веревками выделялись сухожилия и жилы и чувствовались позвонки, была посажена огромная голова. Так опухает лицо обыкновенно при черной оспе. Она походила на целлулоидовую куклу – с маленьким телом и непомерно большой головой. Лицо было шафранно-желтого цвета и по нему легли тонкие, как нитки, черно-сизые, как у покойника, губы. И только глаза в опухших красных веках, темно-синие, глубокие, страдающие, сказали Жене, что это странное существо была ее любимая, некогда такая красивая тетя Надя. Конечно, Женя не видала тетки почти двадцать лет, а годы не красят, но то, что она увидала, было так странно, жалко и уродливо, что Женя остановилась на пороге. Между тем существо это с трудом, опираясь на лавку, встало и сделало два шага навстречу Жене.