Ненависть

Высокое, некогда полное, но вместе с тем и стройное тело – богиня Геба называл ее Тихон Иванович – исчезло, точно растаяло, как тает весною льдина. Как на вешалке, на тощем, сгорбленном и ужасном скелете висела коричневая кофта, какие носят совсем простые бедные казачки. Кичка на голове скрывала волосы, – да было похоже на то, что их немного и осталось. Темная юбка спускалась к белым опухшим, точно водой налитым босым ногам.

Тетя Надя узнала Женю.

– Женюша, родная!..

Куда девался ее музыкальный голос? Слова звучали глухо, точно и не она, милая певунья тетя Надя, говорила, а кто-то внутри ее говорил тем страшным, невнятным и глухим голосом, каким говорят на кинематографе тени экрана.

Женя, преодолевая чувство брезгливости, поцеловала тетку, скинула на лавку котомку и сняла с головы платок.

– Устала я, тетя, очень устала, – говорила она, чтобы скрыть свой ужас перед теткой. – Пешком… Не ближний свет… И жарко очень было.

– Постой, я водицы тебе согрею… Да… Лошадей бы надо?.. Нету теперь лошадей…

Она двигалась по хате, как тень.

– У нас печь-то и забыла, когда топлена. Газу нет… А то керосинку хорошо.

– Ради Бога, тетя, не беспокойтесь… Я тут кое-чего привезла.

– И хорошее дело, что привезла… Ничего у нас нет… Вот с голоду пухнем… Видишь, какие мы стали… А… Постой, я у соседки соломкой, щепочками разживусь… Все водицы согрею.

Женя торопилась развязать котомку, там у нее был чай, сахар. Как может она порадовать тетю Надю! О себе теперь Женя уже не думала. Надо было спасать тетку. Как хорошо, что она приехала. Сам Бог, видно, ее сюда послал. На немного у нее хватить, а там, что Бог даст. Не оставит их Господь!..

– Вы, тетя, хворали?..

Надежда Петровна только рукой махнула.

Это что распухла-то… От голода, милая, от голода… Третий месяц, что хлеба не видала.

– Как же питались?..

– А вот… Желуди еще были… Гречаная полова… Еще кожа от тыквы… Лушпанки, знаешь, – скорлупа от картошки… Ну, сушили… Молотили в муку. Пекли лепешки… Вот тебе и наш хлеб… Казачий. Про мясо давно позабыли. Поверишь ли, собак всех съели… Котов… Сусликов на степу ходили, ловили, да и тех нет больше… Вот оно, как обернулось при советской-то власти… Тут, говорят, на Кубани, будто и человеческое мясо ели… Покойников!.. Ну, я тому не верю… Вымирает с голоду народ, Женя. Вот и Колмыковы, какая семья-то крепкая была – все померли. Никого не осталось.

– А что дядя?..

Тетя Надя понизила голос до шепота. И страшен был ее свистящий шепот, точно не человеческий то был голос. Ни одной живой души не было на всем курене, а тетя Надя все оглядывалась на окна, на дверь. Ее лицо улыбалось страшной улыбкой торжества.

– Тихон!.. Разве ты его не знаешь?.. Офицер!.. Георгиевский кавалер!.. Разве он такое снесет?.. Чтобы жиды, да хамы издевались. Имени Карла Маркса!.. Это его-то курень!.. Ушел мой Тихон с казаками… В горы, на Кубань… Ну и сюда налеты делает… Партизан… Гроза коммунистам. Они его во как боятся… Белобандит!.. Пусть… Белобандит!.. Он за правду!.. Он за Бога!.. Он за Россию!.. За наш Тихий Дон!.. Его как укрывают, как любят-то его!.. Вот, Женя, ты о нем мне напомнила, а мне и помирать легко стало… К Богу пойду, ему да Степе молить у Господа полной и окончательной победы.

– Поживем еще, тетя. Вот я вам немного столичного гостинца привезла. Попитаетесь маленько.

– Что попитаемся – это хорошо. А только помирать нам все одно приходится. Тут к нам статистик ихний приезжал. В колхозе останавливаться не захотел, у меня пристал. Так сказывал, по их подсчету семнадцать миллионов человек должно помереть в этом году в Малороссии, у нас да на Кубани…

– Семнадцать миллионов!.. Боже мой! Как же могут они это допустить…

– Они, милая, об этих делах не дюже печалуются.

– Да, куда же все подевалось?.. Такой хлебный край. Гуси-то ваши куда позадевались?.. Индейки, куры?.. Какой гомон их, да крик всегда был…

– Спроси в колхозе… У Карла Маркса спроси… Все обобществили. Все туда забрали… Нам, единоличникам, оставили самую малость. Мне, офицерской жене, и вовсе ничего… Народ озлобился. А, коли так – ни себе, ни людям!.. Скотину, лошадей, веришь ли, резали, чтобы только им, партийцам, не досталось… Семянную пшеницу скотине спускали – лучше пусть свиньи потрескают, абы не им, гужеедам!.. Мясом так объедались, что больны бывали… Ну, пришли они!.. Кого расстреляли – вредители!.. Остальных в колхоз загнали. Тихий стал хутор. Все замертвело. Им как с гуся – вода. Механизация!.. Понавезли машин. Тракторов, комбайнов… А наши давно ли соху бросили… Все поперепортили… А тут – весна такая стала, что просто – ну!.. Земля к себе кличет, семени просит, а где они семена-то эти?.. Надо колхозный сектор засеивать – от нас и последнее отобрали – и им не на пользу. Как семена-то сдавали, так иной нарочно сорных семян понасыпал, лебеды, да всякого мусора. Косить… А как косилка-то эту ниву покосит?.. Там лопухи-то повылазили – ствол в руку толщиной, «королевские свечи» выше человеческого роста. Нельзя косилкой, чай, степью шла, сама видала – народом косят… Чистое крепостное право… Вот им свобода-то как обернулась!