Ненависть

– А как зовут вашу лошадь? – приставал Гурий.

– Я сказал – Баян.

– «И струны вещие Баяна не будут говорить о нем», – пропела Женя. – Какое прекрасное имя – Баян!.. Он ведь шоколадного цвета?..

Теперь вспыхнул и Гурдин.

– Он бурой масти, Евгения Матвеевна.

– Какая хорошая мысль была у брата Димы попросить вас привезти нам эту голову кабана, – сказала Ольга Петровна.

– Для меня это такое большое счастье… Познакомиться с вами. Дмитрий Петрович так обласкал меня в новом краю. Мы большие, можно сказать, друзья, всегда вместе на охоте.

Гурдин по просьбе барышень должен был снова рассказать, как он убил кабана. Женя слушала не слова, а музыку голоса. Про себя она назвала голос Гурдина «деликатным».

– Там, знаете, камыши, как стена!.. И на солнце совсем, как золото!.. И вот вдруг они раздвигаются с этаким треском, и в них показывается этакая огромная головища.

По предложению Гурочки перешли в столовую, чтобы смотреть на самое чучело.

– У вас здесь обои совсем в тон камышей, – сказал Гурдин, – вот так она нам и показалась, как выглядит сейчас со стены.

Женя, Гурдин, Гурочка и Ваня стояли под кабаньей головой, Шура отошла к окну. Дверь в коридор слегка приоткрылась, и за ней появился Володя в своей обычной белой куртке, а la поэт Блок, с открытой шеей и с копной волос на голове.

Гурдин продолжал свой рассказ об охоте.

– Я стрелял из винта, Дмитрий Петрович из нарезного штуцера.

– Что это такое винт? – спросила Женя.

– Из винта?.. Простите, это я так попросту, по-казачьи сказал. Наши казаки так трехлинейную винтовку называют. Прекрасное, знаете, ружье. Бьет в точку… Если подпилить головку пули, как разрывная берет… Смертельная рана сразу.

Ужас и отвращение отразились на лице Володи. Он совсем открыл дверь и рассматривал Гурдина, как какого-то диковинного зверя.

Стоявшие у стены не видели Володю, видела его только Шура.

– Входи, Володя, – сказала она. – Это наш новый друг Геннадий Петрович. Сотник Гурдин… Его к нам направил дядя Дима.

Теперь все повернулись к двери. Сотник Гурдин уже и направился навстречу этому странно одетому молодому человеку. На лице его появилась приветливая улыбка, и он переложил папаху из правой руки в левую. Но молодой человек не двинулся вперед, он язвительно фыркнул и сказал, чеканя каждый слог.

– Простите… Я, кажется, помешал вашим… охотничьим рассказам.

– Володя, зачем?.. – умоляюще сказала Женя.

Володя быстро и тщательно закрыл дверь. Неровные шаги – вступали с каблука – раздались по коридору и затихли вдали.

– Умнее всех, – прошептала Женя.

– Вы простите моего двоюродного брата, – спокойно сказала Шура. – Его смутило, что он не совсем одетый увидал чужого… Он думал, что тут только свои.

Но теперь в столовой почему-то стало неуютно и скучно, и все пошли в гостиную. Геннадий Петрович стал прощаться. Он помнил наставления своего войскового старшины, когда тот отпускал его в Петербург: «Когда будешь кому-нибудь “наносить” визит, так на визите, брат, не засиживайся… Десять минут – и вставай, целуй ручки дамам, щелкай шпорами умеренно. Не звени ими легкомысленно, как какой-нибудь шалый корнет, но соблюдай приятность звука».

Геннадий Петрович поцеловал руку Ольги Петровны, «умеренно, соблюдая приятность звука», щелкнул шпорами и пошел к барышням. Женя молча покраснела, Шура сказала:

– Мама просила передать вам, когда будете в Гатчине, милости просим к нам. Мы рады видеть у себя друга дяди Димы.

Едва закрылась дверь за Гурдиным, Женя завертелась, закружилась по залу, подбежала к матери и, уткнувшись лицом ей в грудь, весело рассмеялась.

– Мама!.. Мамочка, – сквозь смех едва выговаривала она, – ты знаешь?.. Он ска-зал… сказал… из ви-инта!.. стрелял. Из ви-инта… Это же очаровательно!.. Так, говорит, казаки винтовку называют.

Женя убежала из гостиной.

– Господи, какая дурочка, – улыбаясь, сказала Ольга Петровна.

* * *

За обедом было скучно. После того, что было в сочельник, пропасть разверзлась между Шурой и Володей и, как ни старались они скрыть это от других, это чувствовалось. Володя свою злость вымещал на сестре.

– Видал твоего вербного херувима, – кривясь от злости, говорил он. – Сотник!.. Сотник Гроба Господня!.. Какая пошлость!.. Сотник… Центурион… Мама, я советую тебе быть осторожнее с приемом таких херувимчиков. Гурий глаз не сводил с его эполет. Женя была так пунцова, точно сейчас от плиты. Соблазнят Гурия все эти погончики, темлячки и шпоры, и запросится он в военщину.

– Что худого? – тихо сказала Ольга Петровна. – Брат Дима в Туркестане, Тихон Иванович в Донском полку… Что худого? Живут… Бога благодарить надо, как живут. Никому не мешают, всем помогают… В любви со всеми и согласии.

– Видал, – сказал Володя. – Застыл дядюшка Тихон Иванович в мертвом эгоизме. Землицу приобретает, скотинку разводит, работников держит…

– И слава Богу. И сам работает и другим питаться дает.

– Крепостник!

После обеда обе двоюродные сестры заперлись у Жени. Кличка «вербный херувим» обидела и задела Женю,

Женя сидела на стуле у письменного стола. Шура легла на маленький диванчик.