И тут она, почему-то ничего не ответив, пошла к водительской двери, обходя машину. И я почувствовал, что повод для развода теперь на моей стороне. Но она вдруг вернулась и, взяв меня за руки и заглянув в глаза, попросила: — Ну, не ругайся! Ты же теперь можешь купить себе любую машину! А та мне никогда не нравилась.
— Да у меня там заначка в запаске лежала!
— Много?!
— Пять тысяч.
— Долларов?!
— Рублей.
Она рассмеялась, и я рассмеялся вслед за ней. И мы поехали, и я выслушал историю про жуликов в трейд-ин, и как она искала эту «малышку», и что приехала в аэропорт прямо из салона, и я видел, какая она счастливая, и понял, что счастье и в деньгах в том числе — точнее, в их числе.
— Научились китайцы машины делать. — Говорю, уже окончательно смирившись с потерей старенького BMW, но не могу удержаться от замечания, что все-таки это «китаец».
— Это европейский китаец. Вот что в них китайского? — апеллирует она.
— Название. Нормальную машину так не назовут.
— Ну, тут согласна. А еще претензии есть?
— Пока нет.
И нажимаю на кнопку выключения звука аудиосистемы, и появляется надпись на мониторе «звук выключен», а не «немой» как было у меня на одной из китайских магнитол, плохо переведенных производителями на русский.
— Теперь будешь меня возить. — Заявляю, откинувшись в кресло.
— Так я и так всегда тебя возила. — Резонно замечает она, давая понять, что тут мало что изменится и добавляет: — Да купишь себе что-нибудь!
А я уже вдруг понял, что не буду ничего покупать и пусть в семье так и будет одна машина, но хозяином ее будет жена. И улыбаюсь, поняв, что жизнь как-то вдруг кардинально поменялась.
19
Пробка «Периньёна» остается у меня в руке, но хлопок получается хороший — низкий, широкий, короткий и многообещающий.
Ну-у! — Тянет она, как тянут обычно тостуя. — Давай быстренько за новую машину, и сразу переходим к лондонским историям.
— Давай!
Бокалы кляцают и опустевают. «Периньён» снова льется в бокалы маленькими красивыми водопадиками, и тут я вспоминаю про зарок больше не пить. «Да забей ты уже!», — вскрикивает голос в голове и я, будучи благодарен ему безмерно, начинаю свой рассказ. Заканчиваю в аккурат, когда заканчивается первая бутылка, и обсуждение уже начинается под вторую.
— И что дальше? — Это был ее первый вопрос.
— Ничего.
— То есть мы им ничего не должны?
— Нет.
— А писать ты что-то должен?
— Им не должен.
— А кому-то должен?
— Себе.
— То есть?
— Ну, получается, что у меня что-то важное в текстах проскакивает. Не в том смысле, что мимо проскакивает, а в том, что появляется иногда. Но я, правда, не знаю, что.
— А деньги точно у нас?
— Хороший вопрос! Мы с Генри подключились к банку, активировали пароли, и я своими глазами видел там 9 миллионов 900 тысяч на счету.
— Но потом документы были у них, и они могли что угодно сделать с нашими деньгами.
Я почему-то обратил внимание на слово «нашими», подумав «Как быстро мы вживаемся в новые роли!» и сказал: «И что предлагаешь?».
— Давай подключимся и проверим. Тем более, что подключались вы с твоего ноута, а значит, все настройки там сохранились.
— Вот прямо сейчас? После бутылки шампанского?
— Раньше шампанское придавало нам смелости. Ну, давай же, включай!
Подключение прошло успешно, на телефон пришел пароль для входа в систему, я ввел его, но прежде чем нажать Enter, спросил: — А если там нет ничего?
— Тогда будем вспоминать это как приятное приключение. Да, будет обидно. Но меня утешит новая машина. Да жми уже, а то я сейчас заплачу.
Я нажал, и баланс оказался равным девяти миллионам, девятистам тысячам долларов.
— Есть, есть, есть! — закричала она и даже запрыгала по комнате. — Ура-а!
И мы чокнулись за новую жизнь.
— Но похоже всё на сказку, на мистику, на сон. Ущипни меня. Хотя, не надо — не хочу просыпаться. За какие-то слова столько денег! И хотела бы я знать за какие. В каких словах буквы на вес золота?
— В неожиданных, скорей всего. Помнишь, мы смотрели «Последнее искушение Христа» Скорсезе? Иисус там боится рот открыть, мол, не знает, что сказать людям, а бог ему шепчет — ты только начни, а я буду за тебя говорить. Может оно во всем так? И не надо бояться делать что в голову взбрело, писать всякие несерьезности — высшие силы всё управят лучшим образом. А масоны своими поощреньями вселяют в людей уверенность что умные слова еще не признак ума и автору не надо зацикливаться на привычных сентенциях — не они нужны миру.
— Случившееся с нами вообще странно. Почему мы? Ну, или точнее ты. Мы же никогда не верили в действенность литературы и всегда удивлялись, почему потомки Пушкина, Лермонтова, Толстого, Достоевского, Булгакова не стали нацией моральных образцов для человеческой цивилизации.
— Булгакова не трож!
— Хорошо, хорошо. Не буду я трогать твоего Булгакова.
— Он не мой. Он всечеловеческий. Но прошу — поставь их с Шекспиром отдельно от общей толпы.
— Хо-ро-шо!