Неожиданное наследство, или По ком кипит смола в аду?

— О! Там были русские. Попросил. — И показал куда-то наверх. И я представил, как по аэропорту идут русские колонной с флажками, и как окружающие пугаются и перешептываются: «Русские идут». И тут подходит англичанин и просит «Дай флаг. Очень надо. Я верну», и берет флаг и уходит. И всё превращается в буффонаду.

«А может он мне документы привез?!», — мелькает в голове шальная мысль.

— Кстати, я вам документы привез, которые вы вчера забыли.

— Забыл?!

— Как сказать по-русски? Мистер Киссенджер решил, что вы их потерять. Боялся. Вот! Держите!

И протянул мне конверт. И я заплакал — настолько было противно себе от самого себя. И подумал: «Что ж мы за люди-то такие?!». И утерся. И сказал: «Пошли!», Артуру, который, наверное, думал, что только что побывал на загадочном сеансе демонстрации загадочной русской души.

17

В самолет я влетел совсем другим человеком — наполненным радостью и счастьем пассажиром, спешащим к новой, незнакомой, но прекрасной жизни. И написал жене, что сел в самолет и указал время, когда меня встречать в Шереметьево и уточнил, что подробности при встрече. И сначала хотел ее разыграть и придумать, пока лечу, какую-нибудь грустную историю что ничего не получилось, но вспомнил себя в отеле, вспомнил скачущее сердце и бубенчики в голове и решил не рисковать. Достал полученный от Артура конверт и осмотрел его, и потрогал и погладил и подумал «И что я такого написал?» и начал вспоминать, и ничего стоящего столько денег не вспомнил. И подумал, что может важное и главное не должно быть назидательно или красиво, или загадочно, а ценность в простоте, мимолетности и своевременности. Кто вообще знает правду мира? Его ведь чем больше изучаешь, тем больше понимаешь, что ничего не понимаешь. Куда течет река жизни? Зачем течет? И в итоге я достал ноутбук и к концу полета сочинил два стихотворения. Точнее одно в двух вариациях.

1.

О чем я буду думать умирая?

Когда душа, сложив багаж, уже присядет «на дорожку»

и милостиво даст мне времени немножко,

последний шанс даст, стоя на пороге ада или рая.

О чем я буду думать умирая?

С чем соскользну я в вечность? Вот вопрос.

Тоска меня скует, а может, радость испытаю?

А может в равнодушие, как в мягкий пуховик я лягу,

И время молнию на нем потянет за собой и вмиг разделит свет на этот и другой.

О чем я буду думать умирая?

Что никогда не мог себе представить рая?

Но точно знал, что, где и как в аду.

Как будто жил в аду.

Обидно, если из него в него иду.

Не хочется грустить, мир этот покидая и ликовать,

тем самым подтверждая, весь адский смысл его.

Наверно легко уйти не чувствуя ни капли ничего.

И в равнодушии, несправедливо нелюбимом миром,

почувствовав, что в нем как в неге утопаю,

подумаю приятное: «Я умираю».

2

О чем я буду думать умирая?

Обидно, если буду хоть о чем-то горевать.

Не стоило так жизнь прожить, чтоб так ее кончать:

страдать что недоделал, недопил, недолюбил,

не стал и не был, не увидел, не открыл.

Тоскливо еле уж дыша еще и горевать, что не сложился путь.

И обмякая думать: Вот бы все вернуть. Эх, я б тогда!

А что бы я тогда?!

В заботах новых дней размякнет, как размякла, дерзость вновь моя.

Решимость подведет и все пойдет, как шло.

И получается, что в жизни новой последнее желанье прошлой не станет мне основой.

О чем я буду думать умирая?

Кого я буду помнить? Что на ум придет?

Все в голове смешается как во вращаемом калейдоскопе,

а может разум, истощившись, к порогу глубоко уснувшим подойдет?

И в миг, когда поднимется шлагбаум, границы разделяющий миров,

когда меня перенесет туда отсюда, насколько буду я готов?

О чем я буду думать умирая?

Гадать, стою я на границе ада или рая?

Я буду рад или расстроен?

Пойму ли я как я устроен?

Куда я шел? Что я нашел?

Куда в итоге я пришел?

О чем я буду думать умирая?

А вот с чего я взял, что буду думать в миг,

когда дверь печки в вечность мне распахнёт любезный истопник?

Мы почему-то (почему?) предполагаем, что этот миг, как двоеточие.

Которое похоже и на рубеж и служит поясненьем, что мол, тут прошлое для будущего служит объясненьем.

И так нам хочется миг перехода возвеличить

и не нужна реальность нам другая.

А может в этом жизни смысл — заботиться, о чем я буду думать умирая?

18

Она сразу схватила меня под руку, и мы зашагали к выходу из Шереметьево.

— Ну, рассказывай!

— Уф-ф! Там много чего рассказывать. Может уж дома?

— Но всё «ок»?!

— Всё «ок»!

— Ура-а! А у меня для тебя сюрприз.

На парковке она вдруг остановилась и воскликнула «Та-да-ам!» и театрально указала руками на среднеразмерный белый джип, мимо которого мы проходили.

«Только не это», — подумал я, окинув машину взглядом и понял, что она новая и крикнул негромко «Ого!», так как других заготовок для таких сюрпризов у меня не было.

— Как она тебе?! — спросила жена. И вроде вопрос — как любой вопрос — подразумевал варианты, но при этом восторженное лицо ее вариантов не подразумевало, если только ты не хотел нарваться на развод.

— Отлично!

— Правда?!

— Правда. А как будем теперь делить парковочное место у дома?