Непорочная для Мерзавца

— С ней все будет хорошо, Кира, — говорит Дима куда-то мне в макушку. Это все так знакомо, что в моей штормящей жизни больше похоже на островок покоя, на котором я с радостью сушу весла после того, как чуть не утонула в шторме.

Пытаюсь сказать спасибо, но получается невразумительное бормотание, которое Дима тут же глушит осторожным, но твердым: «Не нужно, Кира». Я ухожу к маме, а он обещает вернуться вечером. Мама то и дело извиняется, что снова доставляет мне беспокойство, так что первые минуту нашего общения скорее напоминают игру в настольный теннис: она просить прощения, я говорю, что люблю ее и приехала бы к ней даже с северного полюса. Потом, как ребенка, кормлю с ложки, а потом мама просит найти ее любимый сериал про деревенскую золушку. Пока ищу нужный канал, натыкаюсь на знакомое лицо… Габриэля.

И на мгновение впадаю ступор, почему-то решив, что он прорубил дыру в стене и смотрит на меня из черного бутафорского ободка. Это просто музыкальный канал, который транслирует пятиминутки самых хитовых новостей из социальных сетей. И одна из них: про номер три в десятке самых завидных холостяков-миллионеров, и его «загадочную спутницу». Я успеваю выхватывать реплики ведущей: «парочка», «проводит время», «один из самых романтических городов Европы», «разведенный красавчик забылся в объятиях…».

Что-то так больно колет меня под ребрами, что подкашиваются ноги и я опадаю на стул, словно пробитый спицей воздушный шарик. И сейчас кажется, что на этой планете нет силы, способной поднять меня обратно на ноги.

Это не ревность, конечно же.

Это просто…

Он же свободный мужчина.

Свободный красивый мужчина.

Вокруг него всегда полно желающих примерить фамилию «Крюгер» и…

— Кира, это ты? — слабо спрашивает мама, тыча пальцем в сторону экрана, на котором мелькает слайд-шоу из размытых фотографий.

Знакомые фасады, знакомый ресторан, где мы обедали с интеллигентным и упрямым чехом. И этот черный костюм, хоть фото сделано со спины, я ни с чем не спутаю.

Габриэль придерживает меня под локоть, когда мы поднимаемся по ступеням. На следующем снимке — мы садимся в машину, и он помогает мне сесть. И еще один снимок, уже в сумерках, когда мы возвращаемся в гостиницу.

— Кира, вы встречаетесь? — не понимает мама. Она знает, что я стажируюсь на телеканале, но я не уточняла, кому именно он принадлежит.

— Мама, это прост журналисты раздувают пожар из чепухи. Ты же знаешь: найдут, за что ухватиться, и порвут, как стервятники. Тема полоскания чужого белья вечна.

И быстро отворачиваюсь, закрываю рот кулаком, чтобы не дать родиться ненужной счастливой улыбке.

У мерзавца Крюгера нет никакой другой женщины.

Я все-таки улыбаюсь. Капелька радости, которую все равно никто не увидит.

— Кира, разве вы не были… в натянутых отношениях? — допытывается мама.

Однажды Рафаэль имел неосторожность проболтаться, что мы с Габриэлем не нашли общий язык, и она вбила себе в голову, что я должна сделать все, чтобы найти взаимопонимание со всеми без исключения родственниками славного мальчика Рафаэля Крюгера. Это все идет из ее собственного прошлого: вышла замуж за человека, которого не одобрила семья, сбежала в другой город и с тех пор больше никогда не общалась со своими родными, которые почитали ее пропащей. И примерна та же история у папы, только там он сбежал он выгодной невесты, богачки, которая вдруг потеряла голову от простого парня.

Мне пришлось очень постараться, чтобы убедить маму, что Рафаэль «немного преувеличил», когда говорил, что мы не нашли общий язык. А потом как-то все завертелось: пожар, гибель Рафаэля, его мать, которая приходила в больницу несколько раз и обещала зарыть меня на могиле ее сына, чтобы тлен моих костей удобрял его цветы. Я бы никогда не пережила все это, если бы не Дима. Он подключил все связи, но оградил меня от нее и от судебного иска, который семья Крюгер собиралась мне предъявить. Я до сих пор так и не знаю, чего это ему стоило. И к стыду своему, всегда боялась спрашивать, потому что все равно никогда бы не смогла дать ничего равноценного взамен.

— Я просто прохожу практику в одном из офисов его компании, — говорю немного нервно, и рука сама тянется за баллончиком со спасительным лекарством. — Мы ездили по работе, ма. Ничего такого, о чем бы тебе стоило волноваться.

— А эти журналисты совсем другое говорят. — Мама кивает в сторону телевизора и теребит край покрывала, явно настраиваясь на серьезный разговор.

Я даже знаю, о чем он будет и как раз собираюсь приготовить подходящие аргументы, но неожиданно стопорюсь. Баллончик жжет ладонь металлической прохладой. Он всегда со мной: моя поддержка, то, что не дает моему горлу слипнуться в жутких спазмах. Держать его вот так — совершенно привычное дело, за два года доведенное до автоматизма. Мои руки сами знают, когда и откуда его нужно достать. Кажется, это называется «память тела».