Непорочная для Мерзавца

Но только теперь до меня доходит, что все последние дни я просто его не трогала. Да, я всегда проверяла, чтобы он лежал во внутреннем кармане сумки и всегда был в свободном доступе. Но я не использовала его. Ни разу. С той самой ночи с Габриэлем и до сегодня, хоть вряд ли наше с ним общение можно назвать спокойно-комфортным.

Как раз наоборот: именно он всегда доводит меня до той критической точки, после которой у меня обычно случаются панические атаки и приступы. Но почему-то я справляюсь с ними без баллончика.

— Габриэль тогда тоже говорил очень странные вещи, — вспоминает она их недавнее общение. — А потом пришла ты — и сказала обратное. Что между вами происходит, Кира?

— Ничего, ма. Совсем ничего. Просто старые обиды всей семьи Крюгер.

— Может быть, тогда тебе стоит уволиться?

Я хочу сказать, что и сама об этом думаю, но у меня просто не хватает аргументов «за».

Но есть огромный, неуничтожимый ничего аргумент «против» — мне нравится работать в «ТАР». Возможно, я поспешила, думая, что педагогика — мое призвание. Возможно, мне раньше просто не с чем было сравнивать.

А еще… Я за это точно буду гореть в аду, но нужно быть честной с собой: пока я работаю в «ТАР», я могу хоть изредка видеть своего Агрессора.

— Кира, ты же знаешь, как Дима к тебе относится, — ловлю голос мамы. Она деликатно, но настойчиво будет гнуть свою линию, потому что, как любая мать, желает мне только добра, а добро и Дима — это для нее почти синонимы. — Возможно, то, что вы снова вместе, знак?

— Мама, он приехал, потому что ты ему позвонила, — не хочу кривить душой, и сразу выкладываю, что я в курсе их общения у меня за спиной. — Прости, мне очень жаль, что кризис случился, когда я была в отъезде и тебе пришлось звонить ему. Но то, что мы здесь — не судьба, а закономерность.

Она кивает и от плохо скрываемой вины еще сильнее теребит угол несчастного покрывала. Приходится сесть рядом, взять ее руки в свои растереть ладони до тепла.

— Мам, я не люблю его. Мы дошли до развилки и поняли, что каждому пора идти своим путем. Лучше так, чем через пару лет осознать, что живешь в браке и воспитываешь детей не от того человека.

Мама кивает, на ее глаза наворачиваются слезы, но она не лезет ко мне с нотациями и нравоучениями. Она всегда была на моей стороне, что бы ни случилось.

Уже вечером, когда медсестра заглядывает в палату и говорит, что время для посещений вышло и больной пора отдыхать, я чмокаю маму в щеки и обещаю принести все, что она просила. Все — это ее планшет с кучей дешевых любовных романчиков, которые она поглощает со скоростью звука. В этом она вся: не смотрит отечественное «мыло», обожает Discovery и National geographic, но ни один ее день не обходится без книжки о всепрощающей и преодолевающей любви.

Я сталкиваюсь с Димой снова: он меряет коридор широким шагом и вскидывается, едва меня заметив. Спешит навстречу, кладет руки на плечи и пытливо заглядывает в лицо.

— Спасибо, что ты всегда с ней рядом, — говорю я, пока он не заговорил первым и не сказал такое, что испортит жизнь нам обоим. Набираю в грудь побольше воздуха, и добавляю: — И спасибо, что не сказал ей… обо всем остальном.

— Кира, мне очень жаль. — Дима вздыхает, мотает головой, словно у него никак не получается сосредоточиться на правильных мыслях. — Я просто очень разозлился, что ты не сказала сразу. Вспылил, не подумал совсем. Решил, что ты просто еще одна подложенная под меня девочка. Никогда себе не прощу, что так долго заблуждался.

— Это уже не важно. — Стандартный, до скрипа песка на зубах, ответ. Как будто мы не были вместе кучу времени, как будто я не носила его кольцо, как будто не примеряла свадебное платье. Мы словно две рыбки на передержке: сидим в одной банке и ждем, когда же хозяин разнесет нас по разным аквариумам.

— Кира, я люблю тебя. — Дима пытается прижать меня, но я словно задеревенела, и с таким же успехом он мог бы обнимать фонарный столб. Я не чувствую совсем ничего, ни единого разряда в душе. — Мы ведь можем…

— Дима, пожалуйста, не нужно.

Я не умею рубить с плеча. Не могу взять — и нагрубить человеку, который так много для меня сделал и в итоге ничего и никогда не просил взамен. Я буду вежливой до самого конца, даже если язык отсохнет говорить одно и то же.

— Просто давай попробуем еще раз. Свидание, кино, рестораны, поездки в Париж, — перечисляет он и улыбка надежды превращает его лицо в женскую мечту.

Но не в мою мечту, потому что у моей мечты шрам, как у графа де Пейрака[9] и потому что моя мечта совершенно невыносима и точно не нуждается в том, чтобы скрашивать собой мои сны без сновидений.

Я до боли прикусываю щеку изнутри, чтобы подавить глупую улыбку. Все-таки, не было с ним никакой другой женщины в Праге. И даже если она была, но не попала в камеры — мне все равно. Мне хочется кричать, что это я ходила за ним тенью и это я читала дракону книгу, пока он не уснул, и еще немножко просто лежала рядом, прислушиваясь к его дыханию.

Но желание улыбаться мгновенно пропадает, потому что в коридоре появляется знакомая высокая фигура и прет на нас с Димой, словно танк.