Непорочная для Мерзавца

— Я рассказала матери, — говорит Кира, поворачиваясь так, чтобы коситься на меня краешком глаза. Как будто я не достоин большего, а чтобы заслужить королевскую милость, должен разбить лоб, отбивая поклоны у ее ступней. Хрен ей!

— Рассказала матери… о чем?

— О том, что хотела работать в эскорте. Прости, Крюгер, но она и так все знает. И вряд ли поверит в твою версию, даже если ты сунешь ей под нос пачку отфотошопленных фотографий. Это было тяжело, но, знаешь, после того, как ты разыграл для нее спектакль, я поняла, что больше не позволю тебе пачкать мою жизнь, вскрывая прошлое. Мне нечего стыдится, Крюгер. — Кира все-таки смотрит на меня: прямо в глаза, как будто хочет добить умирающего Супермена криптонитовыми лазерами. — И не о чем жалеть. А ты можешь сказать то же самое о себе?

Я ни хуя не могу сказать, потому что это долбаный шах и мат. Я вывернул наружу всю гниль, показал, что в моем колодце есть монстр пострашнее девочки с черными волосами, убивающей одним взглядом, а она просто сидит на краю и бросает в зловонный ил лепестки одуванчиков. И по хрену ей на все мои угрозы, потому что сейчас Кира снова сделал по-своему: пошла со мной сама, по своей воле. Без истерик и слез. Просто, блядь, потому что она сама этого захотела.

У меня всегда есть стратегия. Несколько десятков планов для штатных ситуаций, которые я накладываю поверх, как подходящее лекало. И несколько десятков планов для неожиданностей. А еще есть блиц, который шарахает в голову, как осиновый кол: когда реакция течет по венам со сверхзвуковой скоростью, и мега компьютер выдает алгоритм действий. Это почти всегда срабатывает на девяносто процентов. Но уже второй раз безупречные алгоритмы ломаются о волнорез по имени Кира.

Взять бы ее… и зацеловать до боли в губах, поиметь языком ее поганый рот, чтобы следующие несколько дней она могла сказать только: «Да, Эл», «Как скажешь, Эл» и «Еще раз, Эл». Но кого я обманываю? Я же не хочу ее ломать.

— Что у тебя в кармане, Крюгер? — спрашивает в лоб Кира, пока я пытаюсь выдавить из своих сломанных схем подходящее решение.

— С чего ты решила, что там что-то есть?

— Потому что ты уже дважды запускал туда руку, и потому что там маленький квадратный предмет.

Нет, она не кокетничать, не заигрывает. Не делает ничего, что обычно делают шлюхи, когда чуют наживу и становятся с коленно-локтевую стойку, готовые отрабатывать дорогой подарок всеми отверстиями на своем теле.

— Это не тебе, упрямица.

— Что у тебя в кармане, Крюгер? — спокойно размазывает меня Кира.

И я снова выдаю себя, потому что все это время я продолжаю теребить дурацкую коробку. Неосознанно, как привычное действие, которое выпало из фокуса моего внимания. Это просто смешно. Импульс. Блажь. Мысль, которая созрела вчера ночью, пока я бултыхался на границе сна и реальности, впервые в жизни забывшись таким сладким сном, что утром хотелось затолкать солнце обратно за горизонт. Я контролирую каждый свой шанс. Как скупой ростовщик отмеряю каждый грамм эмоций.

Но с Кирой мои микросхемы горят к чертям собачьим.

И это уже ни хрена не смешно.

Я протягиваю ей квадратную бархатную коробочку. Ту самую, которую мечтает заполучить любая девчонка, едва ей исполнится шестнадцать.

Кира вертит ее в руках, перекладывает из ладони в ладонь, словно ребенок, который пока не знает, что вещица открывается до смешного просто и нет никакого секрета.

Достаточно просто чуть поддеть пальцем крышку — и достать свой приз.

Я тронусь, пока она ее откроет.

Так я думаю, секунду назад, потому что Кира опускает стекло — и швыряет коробку просто на дорогу. Закрывает окно — и простреливает меня совершенно, блядь, искренним триумфом. Она даже не захотела посмотреть, что внутри. Просто вышвырнула не глядя, как будто расписалась под тем, что ей плевать на мои подарки, даже если они в бархатных квадратных коробочках.

— Это тебе за то, что ты такой моральный урод и придурок, — говорит, чуть щура глаза, отчего — клянусь — у меня в груди оживает Везувий.

Я нависаю над ней, готовый вылить на белобрысую голову весь свой гнев, всю свою ревность. И еще — зависть. Мерзкую едкую зависть, с которой я уже не в состоянии справиться самостоятельно. Я завидую всему миру, которому она улыбается. Завидую зеркалу, в которое утром корчит рожи, когда чистить зубы. Завидую подушке, которая видела ее сонную улыбку. Завидую дяде, который за секунду получил от нее больше тепла, чем я за всю свою жизнь.

И вдруг…

Нет, я точно сошел с ума. Потому что этого просто не может быть.

Но, бля, она правда улыбается. Осторожно, покрываясь сумасшедшим румянцем, от которого мои мозги в кисель и в кучу.

Кира закладывает прядь за ухо, и тянется ко мне, чтобы оставить на зашитой щеке мимолетный поцелуй.

— А это за то, что приехал.

Мои черти вылезают из щелей и тянут морды, готовые жрать из ее рук даже старые сухие кости.