Непорочная для Мерзавца

Но хуже всего то, что я даже не знаю, как на это реагировать. Я окончательно сгорел, все мои механизмы и возможности превратились в ржавчину, место которой только на свалке. Я знал, что делать с ее злостью, как побороть сопротивление и заставить замолчать, если Кира начинала городить чушь.

Но против такой Киры, мне нечем играть. Моя армия выбросила белый флаг, генералы преклонили колени, покорно выстроились в ряд, чтобы заполучить хотя бы целомудренный поцелуй, а я сижу здесь, так близко возле нее, что тону в сумасшедшем запахе ее волос.

— Ты покраснела. — Это все, что я способен сказать в этот момент.

Кира смущенно кивает, и непослушная прядь снова выползает из-за ее уха, словно любопытная змейка. У меня пальцы скручивает от потребности убрать ее назад, и есть только один аргумент, чтобы этого не делать — если трону Киру, то уже не смогу затормозить. И, наверное, она чувствует то же самое, но ей все равно: взгляд ощупывает мое лицо, пальцы тянутся к вороту рубашки, цепляют край цепочки и тянут к себе так близко, что я задерживаю дыхание.

— Мне нравится твой шрам, — говорит Кира почти шепотом. Или не говорит совсем, и все это — лишь дыхание ее шепота у меня на губах?

Эта женщина меня с ума сведет.

Ее губы скользят по моей щеке невесомыми прикосновениями. Вдоль шрама, к подбородку. И она посмеивается, когда щетина колит нежную кожу. Она, блин, так нежно смеется, словно не было никакой грязи между нами.

И я невольно подаюсь вперед, все-таки завожу упрямый локон за ухо и Кира жмурится, когда мои пальцы скользят по ее коже. Мы просто смотрим друг на друга, и именно сейчас, в темном салоне, практически подо мной, она кажется невозможно маленькой, совершенно беспомощной. Но перед глазами проносятся все наши перепалки и воспоминание жжет кожу на лице в том месте, где я еще долго носил след от ремня ее сумки. Ни черта она не слабая. Слабая бы уже сломалась: убежала или сдалась, или рыдала от одного моего вида. А Кира каждый раз меняет правила придуманной мной же игры и запросто обыгрывает. Виртуозно, блядь!

Я чувствую ее губы на своих губах: несмелый, робкий поцелуй, словно для нее это впервые. Паршивая часть меня хочет засмеяться, тряхнуть ее за плечи и сказать: эй, малышка, мы вообще-то уже трахались, незачем разыгрывать невинность? Но я заталкиваю это дерьмо так далеко, что в тайне надеюсь потерять и забыть.

Кира приподнимается, так нежно обхватывает меня обеими руками, что хочется остановить время. Не на мгновение и не на час — навсегда. Запечатлеть эту реальность такой, где мы рядом, где она не боится моих прикосновений и не боится быть рядом.

Где она почти просит мой поцелуй, прижимаясь с такой искренней наивностью, что я хочу сжать ее до хруста каждой кости в этом тощем теле.

Но я не хочу вести, я хочу отдаться ей, поэтому просто приоткрываю рот, позволяя ей прихватить меня зубами за нижнюю губу, пососать ее, словно я какая-то восточная сладость. Понятия не имею, насколько меня хватит, но такого, как сейчас, у меня не было никогда. И я хочу объестся этим лакомством до оскомины, до боли в деснах.

Она тянет меня за цепочку, и немного отклоняется сама, так что приходиться опереться ладонью в сиденье позади нее. Я — ее единственная опора, ведь только за меня она так отчаянно хватается тонкими руками. И это словно откровение, запрещенное Евангелие, которого не хватало, чтобы Кира вторглась в меня единственной известной ей верой — верой в то, что сегодня и сейчас я ей нужен. Ее язык у меня на губах просто что-то запредельно сексуальное. И то, как Кира настойчиво проталкивает его мне в рот — это вершина всего, что было в моей жизни до нее. Порочно, чувственно, невинно и грязно.

Она высасывает из меня жизнь, словно суккуб, но остается все такой же невыносимо чистой и полностью в моей власти. Я мог бы запросто повалить ее на спину и даже смог бы устроиться между ее ног. Она мокрая? Готовая? Она хочет меня? Это поцелуй- обещание или поцелуй-примирение?

Ради всего святого, Кира, что ты такое?

Я не выдерживаю, отдаюсь ей, как мальчишка: наши языки сплетаются, поцелуй становится таким горячим, что я почти чувствую дымный аромат сандаловой палочки.

И я хриплю в эти порочные губы, почти корчусь от боли, когда сминаю ее губы, а она вдруг тянется назад и разрывает поцелуй с на хрен полностью порочным влажным звуком. Я даже головой трясу, чтобы избавиться от наваждения подмять ее под себя.

Кира тяжело дышит, маленькая грудь быстро поднимается и опадает под тонким свитером. И снова закручивает на пальце мою цепочку, не давая даже глотка воздуха, в котором бы не было хоть капли ее дыхания.

— Я есть хочу, — говорит она.

И снова эти румяные щеки. Я провожу по «яблочкам» большим пальцем, потому что почти уверен — это цветная сахарная пыль. И хоть на пальце все рано ничего нет, я слизываю с него все без остатка. И провожу влагой по ее припухшим губам. Сейчас мне достаточно просто этого взгляда в томной дымке, потому что от большего я точно просто обкончаюсь.

— У меня что-то должно быть в холодильнике, — говорю в ответ на ее слова.