Неповторимый. Повесть о Петре Смидовиче

Члены берлинской группы содействия «Искре», или, как их называли, «искорки», часто собирались у,«русского немца» Бухгольца, высланного из России за революционную деятельность. Это был человек кипучей энергии, которой с избытком хватало на устройство русских политэмигрантов — на поиски квартир для них, на организацию свиданий и встреч, на устройство в больницы и многое другое, что необходимо людям, впервые попавшим в огромный чужой город.

Однажды вечером Таршис повел Смидовича к Бухгольцу, у которого уже сидел представитель «Искры» в Берлине врач Михаил Георгиевич Вечеслов. Пили приготовленный хозяином крепчайший турецкий кофе из крохотных чашечек и говорили об издаваемой Лениным газете, о положении русской эмиграции в Берлине, о необходимости строжайшей конспирации, о партийных кличках, которые хоть и в малой степени, но все же сбивали с толку русскую, да и немецкую жандармерию.

— Смидович — Червинский, Вечеслов — Егоров… А я, видите ли, Фрейтаг. — Таршис недовольно пожал плечами. — Спрашивается, зачем мне этот немецкий псевдоним?.

— Нет ничего проще, как перевести это слово на русский! — воскликнул Смидович. — И вы сразу станете Пятницей, как у Робинзона Крузо.

— Это мой любимый герой, — признался Таршис. — Хорошо, пусть я буду Пятницей. Так и доложу в редакцию «Искры».

— Ах, если бы столь просто решались другие проблемы! — вздохнул Вечеслов. — Например, что можно пересылать вместо кипы напечатанных газет?

— Тоненькую матрицу! — Новорожденный Пятница пожал плечами.

— А как в подпольных условиях отливать стереотип?

— Тогда надо отправлять стереотип.

— Вы думаете, это так просто? — спросил Вечеслов. — Это же металл.

— Я давно ношусь с идеей, как оттиск с типографского набора перевести на цинковую пластинку, — сказал Смидович. — Если это удастся, то можно будет обойтись и без набора, и без стереотипа. Надеюсь, в Берлине есть полиграфические мастерские? — обратился он к хозяину квартиры.

— Конечно. Одной из них руководит мой знакомый, — ответил Бухгольц. — Надеюсь, он разрешит вам поработать в ней.

Смидович приходил из мастерской перепачканный в какой–то удивительно въедливой черной краске, с дырками на костюме, выжженными кислотами, которыми он травил цинковые пластинки.

— Что–нибудь получается? — неизменно спрашивал его Вечеслов.

— Пока нет, но надежды не теряю, — бодро отвечал Смидович.

Сегодня, когда они обменялись точно такими же фразами, Вечеслов сказал, что опыты придется прекратить, потому что получено письмо от Феклы, Смидовича просят срочно выехать в Марсель.

Феклой на конспиративном языке называлась редакция «Искры».

— В этом конверте деньги на поездку, а также все остальное: инструкция, явки, пароль, — продолжал Вечес–лов. — Когда вы намерены выехать?

— Если успею оформить паспорт, то завтра вечерним экспрессом.

— Лучше обычным поездом. У нас так мало партийных денег.

Мерный стук колес успокаивал и не мешал думать. Думал же Петр Гермогенович о газете, которую ему предстоит переправлять в Россию.

В Берлине он от корки до корки прочитал все вышедшие номера «Искры». Смидович знал, сколько сил и времени отдает газете Ленин. Во всем чувствовалась направляющая рука этого человека, помогающего читателям разобраться в российской действительности и сделать вывод из тех фактов, о которых они прочли на газетных страницах. «Тут про наше дело, про все русское дело, которое копейками не оценишь и часами не определишь…» — вспомнил Смидович письмо одного из петербургских рабочих.

Те, кто читал «Искру» в России, как бы невольно становились единомышленниками и распространителями тех взрывных идей, которые таила в себе каждая передовая статья, каждая заметка, будь то рассказ о забастовке или информация о доходах фабриканта.

Разобщенные социал–демократические группы сплачивались в одну всероссийскую организацию. Из Петербурга, Москвы, десятков городов и сел России шли в редакцию корреспонденции для «Искры», деятельность которой можно было определить словами: «Борьба за партию».

Все это неоценимое, не сравнимое ни с чем идейное богатство предстояло доставить тем, кому оно адресовалось. И помочь в этом должен был он, Смидович.

Итак, снова Франция. Он улыбнулся, вспомнив, как лет семь назад впервые приехал в Париж на собранные однокурсниками по университету гроши и удивил парижан своей лохматой головой и русской косовороткой; как бедствовал, голодал и как обрадовался, когда один чудаковатый барон из Бретани предложил ему заниматься с сыном русским языком. В старинном замке барона Смидовичу отвели шикарные апартаменты — спальню с кроватью под балдахином, рабочий кабинет, салон. Хозяева относились к русскому студенту доброжелательно, что, однако, не мешало их острым спорам на разные политические темы. «Теперь я понимаю, почему царское правительство вешает таких, как вы!» — кричал барон. «Таких, как вы, вешали в Великую французскую революцию, — кричал в ответ Смидович. — Да жаль, всех не перевешали!»