Неповторимый. Повесть о Петре Смидовиче

Шлюпка болталась у берега под деревянным причалом. Первым в нее прыгнул Грим и взял у Петра Гермогеновича чемодан. Смидович любил всякую физическую работу и попросился на весла. Ветер дул попутный, однако им понадобилось не менее получаса, чтобы приблизиться к темному силуэту «Сиркасьена» с огненной точкой на его форвантах.

Грим зажег фонарь и сделал им круг в воздухе. С парохода тотчас ответили таким же сигналом.

— Это наш баталер, — сказал Грим шепотом.

Через минуту с палубы бесшумно опустился штормтрап и тонкая прочная веревка, которую Грим привязал к ручке чемодана. Кто–то невидимый быстро поднял груз кверху.

— Вы доберетесь сами до берега? — спросил Грим.

— Доберусь… — Петр Гермогенович с опаской посмотрел на море.

— Тогда до свидания, мсье Пьер.

— До встречи через две недели! Желаю удачи! Грим легко взобрался на палубу, а Смидович сел на весла и повернул шлюпку к берегу…

Прошло время. Петр Гермогенович освоился со своими обязанностями, и в Россию, в закавказский город Батум, регулярно шли его посылки с «Искрой». К «Сиркасьепу» прибавились пароходы компании «Н. Пакетт и К⁰», «Битюги», «Мингрели», «Анатоли», которые имели то преимущество перед другими, что подолгу оставались в русских водах. На каждом пароходе у Смидовича был свой человек, чаще всего метрдотель, и Петр Гермогенович выбирал для них замысловатые пароли: «Свобода, равенство, братство», «Французская республика», «Да здравствует равенство!» Конечно, можно было придумать что–то другое, но Смидовичу хотелось, чтобы любой из них напоминал о революционных идеалах.

Он часто писал в редакцию «Искры» — в Лондон, куда переехал весь немногочисленный штат газеты во главе с Владимиром Ильичей. Отвечала обычно Надежда Константиновна Крупская. Как правило, все письма были зашифрованы, и Смидовичу пришлось выучить ключ к шифру.

Одно из писем, полученных весною, искренне обрадовало Петра Гермогеновича: его приглашали приехать в Лондон.

С вокзала Чаринг–Кросс, на котором он сошел в столице Великобритании, и до коммуны, гце жили искровцы, можно было добраться омнибусом, но Петр Гермогенович решил раскошелиться и нанял кеб — причудливую, непривычную русскому глазу двуколку на больших колесах, в которую пассажир садится куда–то в глубину, а кучер водружается сзади него, так, что вожжи и удары кнута всегда над головой пассажира.

В городе почти ничего не строили. Старые, прокопченные здания копировали друг друга. Давали приют бездомным страшные ночлежные дома Уайт–Чепеля. Стоял удушливый, тяжелый смрад. Бросались в глаза рекламы. Зазывал в свои непомерно дорогие салоны Институт женской красоты госпожи Ватсон:

«Массаж валиками, приводимыми в движение электричеством!

Возможность пополнить ресницы запасом волос, взятых из головы».

Петр Гермогенович, отпустив извозчика, пошел пешком. Ему не стоило большого труда найти старый дом на Сидмаузс–стрит, в котором, судя по присланному адресу, размещалась искровская коммуна. Дом казался вымершим; Смидович постучал в первую попавшуюся комнату и раскрыл дверь. В густом папиросном дыму он с трудом увидел женщину. Она сидела за столом и что–то писала, держа в руке чашечку с кофе.

— Простите за вторжение. Я вызван в редакцию «Искры» из Марселя, — сказал Петр Гермогенович, снимая шляпу.

— Значит, вы и есть тот самый Смидович, он же Червинский, которого мы ждем, — сказала женщина, ставя чашку прямо на исписанные листы бумаги. — Засулич.

— Очень приятно, Вера Ивановна. Я много слышал о вас в Петербурге.

— Не предлагаю вам сесть, потому что в этом хаосе трудно найти свободный стул. Но сейчас я провожу вас в комнату для приезжих. Между прочим, здесь Димка.

Петр Гермогенович не сразу сообразил, что речь идет о его сестре Инне.

— Где же она? — спросил Смидович, обрадовавшись. — Я ее не видел лет сто, если не больше.

— Ушла с сыном, вашим племянником между прочим, на прогулку, а может, и в лавку за покупками. Малыш просто великолепен, я люблю возиться с ним!

— Вот это да! Я даже не знал, что у Инны родился сын.

Засулич прикурила новую папиросу от только что докуренной и, одернув темное строгое платье, повела Смидовича по коридору.

— Здесь живет Мартов, — сказала она, показывая рукой куда–то вверх вдоль лестницы.

Потом она распахнула дверь в более чем скромно меблированную комнату и показала на узкую железную кровать слева.

— Можете располагаться. Здесь свободно.

— Спасибо, Вера Ивановна. С вашего разрешения я оставлю свой саквояж и пойду погуляю… Вы мне не скажете адрес Владимира Ильича?

— Холфорд–сквер, тридцать. Это недалеко.

— Благодарю вас.

— Вы, может быть, голодны? Ну конечно же! Я не предложила вам кофе, но его можно сварить. У нас есть общая кухня.

— Нет, нет, спасибо. Я все же пойду к Владимиру Ильичу.

До Холфорд–сквер было недалеко. Улица оказалась тихой и пустынной, а дом под тридцатым номером — каменным, с высокими и узкими окнами — одним из тех диккенсовских домов, которые Смидович знал по романам. Как и полагалось, на двери висело железное кольцо, которым Петр Гермогенович ударил три раза — дал знать жильцам, что пришел гость.