Неповторимый. Повесть о Петре Смидовиче

Покупать оружие выделили пожилого слесаря из ремонтного цеха и разбитного на вид кочегара с черным чубом, выбивающимся из–под шапки.

В складе на Большой Никитской, куда привел их Смидович, пахло порохом, должно быть, кто–то недавно пробовал пистолет, стрелял в висевшего на стене деревянного паяца. Владельцы, довольно известные в Москве торговцы оружием Зимин и Битков, толстенькие, с упитанными физиономиями, заломили неслыханную цену: за браунинг — двадцать пять рублей, за наган — тридцать, за парабеллум — сто.

— Откуда ж у нас такие деньги… — печально произнес слесарь, а Петр Гермогенович стал отчаянно торговаться.

— Я бы очень советовал вам, господа, уступить. Знаете, время тревожное, всякое может случиться, — сказал он многозначительно.

Хозяева переглянулись.

— Ведь вы запросили ровно вдвое, не так ли? — продолжал Смидович. — Впрочем, мы можем пойти к Ветрову. После того как рабочие, вот такие, — он показал взглядом на железнодорожников, — экспроприировали часть его магазина, он будет покладистей, чем вы.

— Хорошо, будь по–вашему, — сказал Зимин. — На сколько возьмете?..

В среду Смидович проснулся рано. По небу неслись низкие черные тучи. В саду виднелись облетевшие деревья парка. За окнами было неуютно и холодно.

Вчера на митинге Смидовича продуло сквозняками, и он чувствовал себя неважно: слезились глаза и болела голова. Заботливая Олимпиада Николаевна, заметив это, даже предложила ему остаться дома.

— В день начала всеобщей забастовки? — удивился Смидович. — А вы сами куда? — только сейчас Петр Гермогенович заметил, что она в пальто и серенькой шляпке.

— В Центральный штаб… Я женщина неприметная, могу связной быть.

— Сергей Иванович уже в больнице?

— Готовит операционную. Как вы считаете, пригодится?

— Думаю, что да…

Смидович вышел на улицу. Как всегда, тек рекой нескончаемый рабочий поток, набирая силу, к проходным воротам. По Красносельской по–прежнему гарцевали на конях драгуны, но сегодня их было куда больше, чем в предыдущие дни. На круглой рекламной тумбе висел влажный от клея приказ московского генерал–губернатора Дубасова о введении в городе положения «чрезвычайной охраны». Рядом были расклеены объявления о запрещении митингов и собраний. И тут же: «Смело в бой, товарищи рабочие, солдаты и граждане! Долой преступное царское правительство! Да здравствует всеобщая забастовка и вооруженное восстание!»

Ровно в двенадцать часов дня загудели все московские фабрики и заводы. Разноголосые, далекие и близкие, гудки слились в один могучий гул, такой торжественный, что у Смидовича перехватило дыхание.

— Слышите? — спросил он у первого встречного.

— Слышу… — отозвался незнакомец. — Мне кажется, что началась панихида по государю.

Навстречу прошла рабочая дружина, патрулировавшая улицы.

— Как с оружием, хватает? — спросил Смидович у старшего.

— Да какое там, — ответил тот, но сразу же спохватился: — А ты кто будешь, чтобы такие вопросы задавать?

— Член Тульского комитета РСДРП. — Петр Гермогенович вынул из кармана написанное на четвертушке бумаги удостоверение и протянул дружиннику.

— Тогда другое дело, товарищ Смидович. А то здесь много любопытных. Не разберешь… А с оружием плохо.

— Надо отбирать у городовых, у офицеров.

— И правда надо, — согласился молодой дружинник. — Да вон и офицер идет. Легок на помине. — Он вопросительно посмотрел на Смидовича. — Может, попробуем?

— Ну что ж, давайте!..

Все трое двинулись навстречу капитану с портупеей поверх шинели и шашкой, которую он придерживал на ходу.

— Одну минутку, — остановил капитана Смидович и по привычке приподнял шляпу. Лишь исполнив этот акт вежливости, он понял, насколько смешно это в создавшемся положении. — Просим отдать свой револьвер и шашку.

— Это безобразие! — капитан потянулся рукой к кобуре.

— А ну–ка потише, ваше благородие! — прикрикнул старший дружинник и грозно шагнул вперед.

Офицер сразу сник.

Дружинник расстегнул у капитана кобуру и вытащил оттуда револьвер.

— Не стреляйте! У меня молодая жена! — взмолился офицер, отстегивая дрожащими руками шашку.

— Да на что ты нам нужен… Мы не звери… Иди, куда шел…

Несмотря на строгое запрещение, Москва митинговала весь день. В одном из подъездов на Тверской Смидович заметил оратора, он стоял под развернутым красным флагом и держал в руке свечи. По темным уже улицам двигались толпы народа, некоторые подходили к оратору, недолго слушали и шли дальше. У образа Страстного монастыря теплилась лампада, ее желтый тщедушный огонек да горящие спички были единственными огнями на всей площади.

Восьмого декабря весь город был погружен во тьму. Электричество горело лишь в саду «Аквариум». Там готовились к митингу, и кто–то из устроителей приспособил движок. Лампочка у входа освещала плакат:

«Победить или умереть!»

Народу собралось очень много: заполнили сад, зал театра, смежные комнаты, проходы. В президиуме сидели члены Московского Совета рабочих депутатов. Литвин–Седой, коренастый, плотный, со всклокоченными волосами, отвечал на вопросы тихим, спокойным голосом. Он был членом МК, и Смидович хороню знал его.