Нерон, кровавый поэт

Октавия сидела одна. Свою маленькую темноволосую головку она уронила на руки. Ей было четырнадцать лет. Три года назад вышла она замуж. И с тех пор жила во дворце, запертая в его высоких мрачных стенах. Женщина-ребенок, днем она играла в куклы, ночью дрожала от страха.

Вернулась няня. Сказала, что император еще не пришел.

— Не любит меня он, — вздохнула Октавия, — видишь, не любит.

— Рассказать тебе что-нибудь? — предложила няня.

— Почему он не любит меня? — спросила Октавия. — Скажи, почему не любит? Может быть, я некрасивая? Ростом мала? — И она поднялась с места.

Праправнучка Августа, императрица встала перед няней, чтобы та оглядела ее. Она была, конечно, невелика ростом. Но изящная и благородная, с безукоризненными, как у статуи, линиями тела.

— Ты красавица, миленькая, настоящая красавица.

— И все-таки он не любит меня, — захныкала Октавия. — Что мне делать? Смеяться? Он говорит, я угрюмая. Разговаривать? Скажет — не умею. Британика совсем не вижу. Год не встречалась с братом. Что с ним?

Няня утешала Октавию, целовала ей руки.

Из окон комнаты первого этажа виднелся портик и окутанный тьмой императорский сад. Возле фонтана среди смоковниц, как и в предыдущие ночи, заиграла флейта.

— Слышишь? — спросила няня.

— Кто-то опять играет на флейте.

— Какая веселая песенка, — подпевая, сказала няня.

— Какая печальная песенка, — сказала Октавия, хотя флейтист продолжал выводить тот же мотив.

Они сидели в большом зале и, как узницы за тюремной решеткой, слушали песню вольных птиц. Плакала флейта, все кустики и листочки плакали вместе с ней.

Прислонясь к стене, Октавия предалась мечтам, словно окунулась в далекие волны мелодии и увидела белокурую голову императора, услышала его голос. Все сильней любила она его.

Изредка встречались они за столом. Усталый Нерон был обычно раздражен. Даже взгляда ее избегал. Его тревожило присутствие этой робкой, пугливой маленькой женщины, у которой руки и ноги всегда были холодны, как у лягушки, а глаза заплаканны. Ему казалось, она связывает его, лишая свободы.

Они обменивались скупыми словами.

— Императрица...

— Император...

Потом он убегал к своим друзьям и жаловался, что его не понимает, не может понять эта девочка. Разве способна она постичь душу поэта?

Ночные вылазки стали совсем дикими. Однажды ночью на окраине, в сапожной лавке, Нерон встретил безобразного карлика, косоглазого придурковатого урода, и, взяв его к себе во дворец, стал держать на цепи на потеху гостям. Карлика звали Ватиний. А Зодик и Фанний что ни вечер творили новые чудеса. С моста Фабриция принялись однажды кидать в Тибр кошек, собак и так орали, что разбудили народ и ночная стража под командой трибуна сбежалась к месту происшествия, решив, что на мосту убивают кого-то.

Сенека редко сопровождал Нерона. Ему претили глупые проделки, но он не осмеливался перечить императору. А на лето уехал в Байи, чтобы там в горячих источниках подлечить подагру.

Нерон точно отделался от тягостной опеки, вздохнул облегченно, когда зоркие серые глаза учителя, искавшие несуществующие ошибки, перестали изучать его рукописи. К нему вернулась уверенность. На груди, как счастливый талисман, носил он кожу змеи, которая чуть не задушила его когда-то во сне, и снова, сознавая свое превосходство, чувствовал: ему должно удаваться все, за что он ни возьмется. Потешаясь над своими прежними страхами и сомнениями, свободно витал он в необозримых небесах. И писал еще больше, чем прежде.

Сенека казался ему желчным, злым, спесивым старикашкой, который сочиняет «Нравственные письма» для молодежи, а сам ведет себя как жалкий трус, безнравственный болтун; и нет в нем искры, ведь настоящий поэт не умничает, а смело, в безумии страсти и исступления выражает свои чувства. Зодик и Фанний придерживались такого мнения: Сенека — всего лишь ритор, оратор, разукрашивающий цветистой бахромой красноречия свои надуманные бессодержательные драмы. Как глупо было поддаваться влиянию этого ревнивого безумца! Император смеялся над собой.

— Правда на стороне юности, а не хилой старости! Вам верю, друзья, — торжествующе восклицал он, обращаясь к молодым людям, которые попивали в императорском саду ледяной сладкий напиток.

Это были преимущественно поэты. Юные рифмоплеты с темным прошлым, не удостоенные ни единой награды борзописцы, которые, воспользовавшись отсутствием Сенеки, заполонили дворец.

Император невысоко ставил этих писак. Их произведений не знал. Не интересовался ими. Но находил, что некоторые из молодых людей наделены тонким умом и художественным вкусом.

Зодик и Фанний поставляли ему поэтов десятками. Они верховодили в их стане; уже совершенно свободно чувствуя себя во дворце, дневали и ночевали там, постоянно терлись около императора. Зодик отмылся, причесался, на сандалиях его появились серебряные пряжки. Фанний носил теперь тоги с императорского плеча.

— Верю тебе, Зодик, — продолжал Нерон, — ты недавно плакал, слушая «Стреловержца Аполлона», и тебе, дорогой друг Фанний; на тебя как-то раз так сильно подействовали мои стихи, что ты упал в обморок.